— Сменить? — внимательно посмотрел я на нее.
— Погоди! Я еще не научилась…
Солнце поднималось выше, туман исчез, становилось теплее. Я сменил Белку у весла, и она пересела на корму, раскрасневшаяся от гребли. Мало-помалу река очистилась от лодок, и мы поплыли по ней, согревшиеся и готовые плыть хоть до самого дома.
Вдруг одна невероятная мысль обожгла меня. Как я мог забыть? Мы спокойно плывем в лодке, которую похитили у этого Штрауса. А ведь он, очевидно, уже сообщил о пропаже и сейчас нас ищут по всей округе, как воров. Что делать?
Я поделился опасениями с ребятами.
— Ты прав, Молокоед, — подумав, ответил Димка. — Конечно, нас ищут. И надо от этой лодки как-нибудь отвязаться…
— Что ты говоришь? — капризно вскричал Левка, которому трудно было даже представить, как могли бы мы нести его… — Мало лодок на этой реке! Пойди, определи, чья она?
Я посмотрел на Левку. Он побледнел, на лбу выступили капельки пота. Бедный Левка! Как, должно быть, тяжело, когда знаешь, что не способен даже шагнуть самостоятельно…
Берега реки заметно изменились. Не стало болот, лес поредел, в нем было больше порядка. Вновь показались лодки, вытащенные из воды и перевернутые кверху килями.
Одна и та же мысль заставила нас с Димкой повернуть к берегу. Мы решили посмотреть лодку, которая привлекла наше внимание своим белым днищем. На берегу мы огляделись и, не заметив никого, подошли к лодке, перевернули ее и спустили на воду.
— Эх, и хороша! Давайте перегружаться. Живей, живей! — командовал я.
Прицепив наш старый челн к корме, мы отчалили и выехали на средину реки. Ехать с двумя лодками было тяжелее, но мы навалились на весла так, что проехали километра четыре, даже не заметив.
— Давай отвяжем старую лодку, — нашелся, наконец, Димка.
— Нет, надо сначала ее затопить!
Мы подобрали на берегу два больших камня, снова выехали на средину, и здесь я, прыгнув в лодку Штрауса, прорубил у нее дно и, когда в отверстие хлынула вода, отцепил. Лодка быстро наполнилась водой и затонула.
Теперь грести стало легче, и мы быстро помчались дальше.
— Ох, и далеко еще нам до дома! — тяжело вздохнула Белка.
— Да, далековато, — проговорил я и задумался.
Мне вспомнилась мама. Что-то она сейчас делает? Наверно, партизанит. Не будет же она работать на фашистов вроде того облезлого типа, который стал у немцев переводчиком. Громит сейчас немцев где-нибудь в наших лесах, возможно, даже в Золотой Долине. Может, мама подалась на север от Острогорска? Оттуда ловко наносить удары по фашистам. Ну, а если она на севере, то легко попадет в Золотую Долину и встретит нашу избушку. Интересно, висит ли там портрет Джека Лондона, друга всех смелых и отважных? Если висит, то мама уже поняла, что находится в той самой хижине, где мы жили…
Я смотрел, как окунается в воду весло, и мысли, подобные этой, развертывались в моей голове. Мне уже стало казаться, что я вижу в зыбкой воде мамино лицо. Вон ее черные вьющиеся волосы и улыбка на смешливых губах, которой она подбадривает меня:
— Не робей, сынок! Все будет в порядке.
Я вспомнил, как еще до войны мы купались на пруду. Пруд у нас очень красивый, длинный-длинный, в крутых, поросших лесом берегах. Я тогда еще только учился плавать. И мама, зная это, все же тащила меня в самые глубокие места.
— Иначе, сынок, никогда не научишься.
Я захлебывался, таращил из воды глаза, погружался с головой в воду, а мама стояла спокойная, улыбающаяся, и только и делала, что приговаривала:
— Так, так, сынок… Выбирайся. Плыви! У тебя что-то получается.
Димка посмотрел на меня и, видимо, поняв, что творится в моей душе, сказал:
— Кровь из носу, а мы должны добраться до дома! Кто скажет, сколько километров до Острогорска?
— Километров две тысячи с гаком будет, — усмехнулся я. — Чуть подальше, чем от Золотой Долины.
Левка протяжно свистнул. Он улегся поплотнее и несколько минут его не было слышно.
— Если мы будем делать по сорок километров в день, и то нам потребуется пятьдесят дней, — заговорил он. — Нет, видно, уж я не доеду.
— Не вешай нос, Федор Большое Ухо! — как можно бодрее произнес я.
Меня никто не поддержал. Димка, насупившись, орудовал веслом. Белка сидела на корме, и когда она подняла на меня глаза, я увидел в них слезы.
Мимо нас снова поплыла колючая переплетающаяся проволока. Теперь она подходила почти к самой реке, и нам хорошо видны были часовые на башнях. Где-то в центре лагеря из высокой трубы валил дым. До нас доносилась его удушливая вонь.