Километра через три-четыре, как и сказал пан Вацлав, мы вышли на широкий тракт, который вел куда-то влево. На перекрестке под железной крышей стояло изображение божьей матери, как говорят поляки, матки боски.
— Старая знакомая! — ухмыльнулся Димка, вспомнив польское кладбище у Фогелей.
Это было первое изображение матки боски на дорогах Польши. А сколько маток босок видели мы потом, трудно даже сказать. На всех перекрестках, у колодцев, на большой дороге или просто в лесу, стоят эти молчаливые свидетели отсталости простых поляков.
Мы смотрели на матку боску. Она склонила свою русоволосую голову, и во взгляде можно было прочитать страдание, смирение и какую-то безутешную грусть.
— Смотрите, — сказала Белка, — матка боска не плачет, но в уголках ее глаз слезы.
— Не зареви сама, — рассмеялся Димка.
— Глядя на нее, можно и зареветь, — улыбнулась Белка. — Ух, сколько, наверно, слез пролито около!
Я вынул из кармана ту бумажку, что дал мне Отто, — правильно ли мы идем? Но на чертеже не было Турека, а только реки и около рек — города Шримм, Конин и Коло.
— И что тебе дался Турек? — возмутился Димка. — Ты давай веди нас в Россию.
— А где она, Россия? Ты знаешь, где она?
Димка посмотрел на небо:
— Жалко солнышка нет, я бы тебе показал…
Низкие серые тучи нависли над головой. Вороны каркали и летали над бором.
— Будет затяжной дождь, — угрюмо произнес Димка. — Вороны каркают к дождю.
— Иди ты, — вырвалось у меня. — Не каркай!
Из леса послышался рокот моторов, и через несколько минут к нам выехали одиннадцать мотоциклов, на которых сидели запыленные немецкие солдаты.
— Хайль! — приветствовали мы их.
Первый мотоциклист на ходу крикнул:
— Скоро будет деревня?
— Скоро…
И снова мы вышли к развилке. Опять — матка боска.
Дорога делилась на четыре ответвления. По которому же идти?
Мы выбрали не очень торную дорожку и двинулись по ней.
Дождь усиливался. Мы промокли насквозь, так что бояться дождя уже не приходилось. Через несколько километров наткнулись на домик, где жил, наверно, лесник. Огромная овчарка лаяла на нас у крыльца. Мы постояли немного около домика и пошли дальше. Дождь лил, как из ведра. Скоро впереди что-то забелело. Мы ускорили шаг, и перед нами открылась та же развилка на четыре дороги.
Я опять достал свою схему. Она совсем размокла. Следы карандаша расплылись фиолетовыми пятнами. Ничего уже нельзя было разобрать.
Мы заблудились. Вечерело. Под елями, где было темно весь день, стало еще темнее. Вороны теперь не каркали, а молча убрались куда-то в лес. Пора было и нам на ночлег, но — куда? Я окончательно закоченел, да и мои товарищи не проявляли особой жизнерадостности.
— Что же мы стоим? — вскричал, наконец, Димка. — Вы, может, ждете, что вас кто-то пригласит в дом обсушиться и погреться? Никто не пригласит, даже матка боска.
— Пошли! — махнул я неопределенно рукой и стал на одну из четырех дорог.
Мы брели мокрые и измученные, пока в стороне от дороги не зачернело что-то.
Я подошел и с радостью крикнул:
— Идите сюда! Здесь стог.
Спички у Белки размокли, мы не могли и думать о костре. Сняли с себя мокрую одежду, легли под влажное сено.
Дождь перестал. Не успели мы согреться, как около стога послышались шаги, и к нам в сено полез кто-то. Дотронулся до моей ноги, замер. Мы затаили дыхание, он — тоже.
Наконец неизвестный громко, тонким голосом, произнес по-польски:
— Кто ту? Вылазь! — судя по голосу, мальчишка, а по властному тону, каким сказаны слова, — великан.
Мы предстали перед ним полуодетые.
Взошла луна, и мы увидели небольшого мальчика с автоматом, направленным на нас.
— Кто ту ест?
Я растерялся и не знал, что отвечать:
— А ты кто?
— Партизан, — гордо произнес он.
— Партизан? — выскочила Белка, уже успевшая натянуть на себя платье. — А мы так давно хотели встретить партизан.
Мальчик, видимо, растерялся.
— А кто вы? — повторил он свой вопрос не столь властным голосом.
— Мы беглецы из Германии, пробираемся домой в Россию.
— В Россию? — с каким-то уважением произнес мальчик. — Пошли. Идите впереди меня. И если не врете…
Натянув на себя холодную, мокрую одежду, мы отправились вперед. Часа через два оказались в самой гуще леса на небольшой полянке, где слабо горел костер.
— Пароль? — окликнули нас из темноты.
— Варшава, — проговорил мальчик.
Он подвел нас к огню, у которого лежало несколько человек, принялся расталкивать одного из спящих: