Как же, не на тех напал! Мы хотели все-таки знать, что охраняет часовой! Отошли немного в сторону, сели и стали смотреть на строгого парня с автоматом на груди.
И — дождались. Часовой открыл дверь землянки. Из нее вышел высокий человек в распоясанной рубахе и тяжело зашагал к дощатой маленькой уборной. Часовой с автоматом на изготовку проводил его, остановился ждать…
Мы подошли ближе. И вот, когда арестованный возвращался в землянку, увидели здоровенный нос и на носу здоровенные роговые очки. Это был Белотелов!
— Генрих! — невольно воскликнул я.
Белотелое быстро обернулся, увидел нас и, согнувшись, почти бегом исчез в землянке.
Мы пришли к отцу и спросили, что за птицу держит он под охраной?
— Черт его знает! Подозрительный тип! Ходил по деревням вокруг нашего лагеря и везде расспрашивал, как найти Свата? С таким вопросом обратился и к Макарычеву. «А зачем вам Сват?» — спросил Федор Михайлович. И тот «по секрету» сообщил, что бежит из плена и хочет примкнуть к партизанам. Привел его Макарычев ко мне, показывает документы… Он тоже из нашего Острогорска. Служил там в геологоразведочной партии. Геолог-нефтяник. По всему видно, что советский человек, но немецкий пистолет… Желтые глаза, которыми он не смотрит на тебя, прямо-таки внушают подозрение…
— Эх, ты — подозрение! Да это же самый настоящий шпион! Ты помнишь, я тебе писал о Золотой Долине?
— Так это тот самый? — сказал в раздумье отец. — Часовой, немедленно ко мне Белотелова!
Когда Белотелов вошел и тяжело сел, жалкая улыбка сморщила его лицо.
— Итак, господин Белотелов, вы, оказывается, еще не все мне сказали. Сын утверждает, что вы работали в комендатуре у немцев в Острогорске. Так или не так?
— Так… Но поймите, гражданин начальник, не мог я вам этого сказать. Как советский человек…
— Да какой ты советский! — не выдержал я. — Ты — фашист! Генрих Паппенгейм — советский человек!
Отец остановил меня, велел пойти прогуляться. Я вышел из землянки и стал ждать, чем кончится допрос Белотелова.
Долго-долго не выходил Генрих Паппенгейм. Наконец, появился. Часовой на этот раз держал его под дулом автомата.
Улыбающийся и такой хороший, такой чудесный папка похвалил нас и убежал куда-то. Скоро в лагере часто-часто зазвонили в чугунную рельсу. Вооруженные партизаны собирались и выстраивались на линейке. Вышел откуда-то отец со своими командирами, те стали во главе отрядов и бесшумно исчезли в лесу.
— Вы оставайтесь здесь, — нагнулся к нам отец. — Настя! Посмотри за ребятами.
Из санчасти появилась «невеста» Фюслера и забрала нас в свою землянку.
— Что это с нами, как с маленькими, обращаются? — бурчал Димка.
— Подумаешь, какой большой! — усмехнулась Белка.
А я, хоть и был согласен с Димкой, подумал, что отец всегда остается отцом: после стольких лет разлуки никто не согласится потерять единственного сына.
РАСПЛАТА
Где-то в глубине его души лежала непоколебимая твердость. Он упрямо повторял самому себе, что все доступное другим мужчинам, должно стать доступным и ему. Эта мысль преследовала его, как бред, и он часто заговаривал об этом со своими спутниками.
Ожидание стало невыносимым. Мы сидели у Насти уже добрых три часа, а от партизан ни слуху, ни духу. Не было ни моего отца, ни Макарычева.
Наконец Димка, выходивший из землянки, вскочил к нам и прокричал:
— Взрыв! Ей-богу, взрыв!
Мы выбежали из землянки, прислушались. Ни гу-гу!
— Тебе, наверно, почудилось, — сказал я. — Так часто бывает: чудятся какие-то взрывы и вообще…
— Ничего не почудилось, — упрямо твердил свое Димка. — Сейчас как ахнет вон там, вдали! Да как же вы не слышали?
Новый страшный взрыв потряс окрестности. Где-то на севере вспыхнуло зарево.
— Наверно, Макарычев рвет! — обрадовался Димка. — Вот интересно! Эх, хотел бы я быть там!
— Сиди уж, тоже мне — «неторопливый»! — отмахнулась Белка, намекая на наш разговор, когда я доказывал, что Димка будет очень хорошим разведчиком, так как он совсем не теряется и нетороплив.