К полуночи стали возвращаться партизаны. Они тихонько пробрались к землянкам и скоро утихли, видимо, уснули. А Макарычев привел какого-то маленького человечка.
— Оставили на развод, — по его обожженной щеке прокатилась улыбка. — Маленький, горбатенький, таких еще не бывало у немцев.
Мы подошли к подрывнику. Рядом с ним стоял человек, которого мы не могли не знать.
— Господин Камелькранц, как вы здесь оказались? — изумленно спросил я.
Горбун посмотрел на меня. И до того нелепо выглядел этот немецкий солдат с длиннющими руками, искривленными ногами, причудливо изогнутым горбом, что я невольно улыбнулся.
— А ты — как? — не удивляясь, повернул ко мне заросшее седым волосом лицо Верблюжий Венок.
— Да мы-то дома, господин Камелькранц! — засмеялся Димка. — А вы за тридевять земель…
— Гитлер мобилизовал… Пришлось идти…
— Вам что же Гитлер не нравится?
— Гитлер капут… — мрачно проговорил Верблюжий Венок. — Капут.
Я вспомнил, как Камелькранц покупал нас на рынке в Грюнберге, как держал нас в карантине и как вел себя, когда Карл вздумал стрелять в Левку и, несмотря на все это, — не было у меня к горбатому такой ненависти, как к Белотелову.
— Дядя Федя, где вы поймали этого горбуна? — спросил я.
— Он в охране моста был… Ну остальных, кто был посильнее, пришлось убрать, а этого мы нашли в небольшой ямке… Сидит, сволочь, руки поднял и кричит: «Русс, сдаюсь. Гитлер капут!» Что с ним делать? Убивать такого жалко, вот и взяли. Пусть хоть наши ребята посмотрят — увидят, чем Гитлер сейчас воюет…
Верблюжий Венок сидел в углу и плакал. Маленький Камелькранц удивленно подпрыгивал у него на спине.
К утру вернулся отец. Он вошел в землянку и, не раздеваясь, стал допрашивать пленного. Я был переводчиком:
— Ви хассен зи?[130] — спросил я.
Камелькранц глядел на меня и молчал.
— Ви ист ир наме?[131] — громко прокричал я.
— Но ты же знаешь, как меня зовут…
— Спроси его, из какой он части? — спросил отец.
Камелькранц служил ефрейтором в 275-м полку, полк прибыл из Грюнберга, а сейчас брошен в эти леса со специальным заданием — изловить партизанского вожака Свата.
— Сват говорит с вами…
— Сфат? — изумился Камелькранц и воззрился на отца.
Наш бывший управляющий отвечал на вопросы охотно и, по-видимому, искренне. Ответы его подтверждали, что немцы готовили в этом районе серьезную операцию.
Когда отец приказал увести Камелькранца, тот попросил меня узнать, что с ним будет? Я задал этот вопрос отцу:
— Может быть, придется расстрелять, — ответил он.
Когда уж горбун успел узнать жестокое русское слово «расстрелять», не знаю, но только оно не потребовало перевода. Он бросился на колени, стал умолять пощадить ему жизнь.
— Сфат, пощадите! Сфат, пощадите! — ползал Верблюжий Венок на полу.
Все присутствовавшие при этой сцене не могли сдержать смеха. Смеялся и отец.
— Ну куда его девать? Пленных мы не расстреливаем. Отправить в лагерь пока нет возможности. Отпустить?
Тут вмешался Макарычев:
— Отдайте его мне! Я его устрою на работу. Он, говорят, управляющим в имении был, сельское хозяйство знает. Пусть, пока не подойдут наши войска, поработает у нас в колхозе.
Отец согласился и спросил:
— А где Белотелов?
— Сидит… Что с ним будем делать, Николай Васильевич?
— За ним пришлют самолет. Связались по рации с Центром.
На следующую же ночь на поляне недалеко от лагеря горели три костра. Партизаны ждали самолет с Большой Земли. Он должен был эвакуировать раненого летчика Никонова, отвезти Белотелова, а заодно и нас. Как мы ни умоляли оставить нас в отряде, отец был неумолим.
— Я скоро вернусь, — повторял он. — Вот соединимся с частями Красной Армии, и я заеду на несколько дней домой.
Итак, мы ждали самолета. Кругом была темнота, только костер выхватывал из нее белые верхушки осин. Наконец послышался гул, и через несколько минут легкий белый, как голубь, самолет приземлился на маленьком аэродроме.
Мы немедленно побежали к «Антоше». Из него вышел летчик в огромных черных очках, приветливо помахал рукой:
— Как живете? Что нового у вас?
Пока из самолета выгружали ящики с патронами, летчик весело говорил:
— Летать стало лучше… У немцев, видно, нет боеприпасов на зенитной батарее, меня они пропустили без выстрела.
Уже совсем рассвело. Из-за туч вышло солнце и играло в багряной листве. Где-то в лесу тонко звенела синица.