Еще издали было слышно, как Левка, уже, видимо, рассказав о нашем новом приключении, громко и весело кричал:
— Теперь — все! Теперь перестанет шляться по Долине! Теперь о нем не скажут: его не видят, а от него не спрячешься. Ослепили старикашку!
«Наверно, Белка еще не успела передать про несчастье, — решил я. — Иначе он вел бы себя иначе».
— Молокоед, — сказала Белка, когда я открыл дверь, — что с тобой? На тебе лица нет!
— А куда же оно девалось? — невесело улыбнулся я, не зная, как мне вести теперь себя с Белкой.
Зеркала у нас не было, и я посмотрел в котелок с водой: почти черное, худое лицо с воспаленными глазами… Попробуй не поспать трое суток — не только лицо, голову потеряешь!
Белка забеспокоилась, стала всячески ухаживать за мной, рылась в аптечке, отыскивая лекарство.
— Тебе надо срочно лечь, Молокоед, — приговаривала она. — Ложись, а я буду около тебя дежурить.
«Вот подлиза! — думал я. — Теперь юлишь, а вчера что говорила?»
И нарочно, чтобы позлить Нюру и отомстить за вчерашнее, я перешел на индейскую речь:
— Слушай, Рыжая Белка, мы теперь встали на Тропу Войны, где женщинам делать нечего. Вернись в свой вигвам и займись женским делом.
— Подумаешь! — сразу вспыхнула она, сощурив свои реснички. — Тогда мы пойдем с Дубленой Кожей рыбу ловить.
Она взяла удочку, подбежала к Димке и, схватив его за руку, потащила к реке.
Мне тоже, может быть, хотелось ловить с Белкой рыбу, но я взял себя в руки и сказал Левке все на том же индейском языке:
— Слушай меня, Федор Большое Ухо! Ты привел сюда эту женщину, и наше мужество растаяло под огнем ее глаз. Ты видишь этого юношу, который стоит сейчас у реки? Он делает вид, что его интересует крошечная уклейка, которая теребит муху на удочке. Но его сердце уже размякло: это не сердце воина, а кусок слизи. Иди и прогони отсюда Рыжую Белку.
— Она же обидится, Молокоед! — пролепетал Левка.
Но мое сердце ожесточилось:
— Вот и хорошо, что обидится. Постарайся обидеть ее сильнее, Большое Ухо, чтобы васильки ее завяли и тебе больше не хотелось в них смотреть, обидь ее так, чтобы она заплакала и ушла.
Но когда Левка тихо побрел к берегу, я крикнул ему вдогонку:
— Пусть Рыжая Белка придет нас провожать!
Как только мы втроем снова собрались у костра, я рассказал ребятам свой план, Димка и Левка должны все время вертеться недалеко от пещеры, делать вид, что моют песок и ищут золото, а я проберусь в лес и пойду вверх по ручью до котловины; Там я разведаю, что нужно, и завтра же мы уйдем в город, чтобы доложить обо всем Тулякову и навсегда распроститься с проклятой Золотой Долиной.
— Надо быть круглым идиотом, чтобы, не сказавшись никому, убежать из дому.
Левка и Димка очень удивились моим словам, а Димка засмеялся:
— Не ты ли самый круглый?
— Это мы еще посмотрим, кто круглее — ты или я. А пока прошу не вступать в пререкания.
Винтовку я оставил, чтобы ребята могли дать мне сигнал об опасности, а сам взял кирку и пошел в свое последнее путешествие по Золотой Долине.
Теперь я уже не боялся старика: он сидит, как крот, ослепленный в своей пещере, и вряд ли рискнет показаться наружу при дневном свете, когда у нас есть винтовка. А если все-таки выползет, ему не удастся выстрелить мне в спину: мои верные товарищи меня предупредят. Поэтому я не стал карабкаться к тропинке над ущельем, а спустился к самому ручью, где мы побоялись идти в прошлый раз с Димкой.
Чем дальше я шел, тем угрюмее становилось ущелье. Местами огромные камни, как плотины, преграждали путь ручью; он образовывал озерца и пруды, откуда падал гремящими водопадами.
Скоро мне стали попадаться те самые кристаллы, которые мы приняли за золото. Сначала я собирал их в карман, но их становилось все больше, и я, наконец, прекратил это пустое занятие. Меня сейчас интересовала котловина в верховьях ручья. «Именно в ней — разгадка Золотой Долины», — думал я.
Котловина была больше, чем мы предполагали. За поворотом, где она огибала скалу, открывалось продолжение впадины. И везде я видел следы работы людей: углубления, ниши…
Я взобрался на один из выступов и ударил киркой в скалу. Посыпались искры, а кирка зазвенела, будто я стукнул ею о железо. Я ударил сильнее, и мне удалось отбить от скалы небольшой камешек. Он был очень тяжелым и блестел.
«Ого! — подумал я. — Это не камешек, а что-то другое».
Я стал бить скалу в разных местах, и везде от нее отлетали такие же тяжелые, блестящие куски.[52]
52
Теперь понятно, почему на старинном гербе нашей области изображен язык от колокола. Рудознатцы да старатели хотели призвать других людей искать разные металлы. И столько было этих металлов, что стукни о землю — она и звенит: сразу нападешь на золото, либо на медь, либо на еще что-нибудь… —