— Давайте немного порыбачим, — тихо предложил я, и ребята вмиг меня поняли.
Димка бросился к берегу копать червей, а я, поймав кузнечика, быстро подсел к речке. Полицейский пересек мост и заглушил мотор.
— Ну, как клюет? — крикнул он по-немецки.
— Пока еще только пробуем, — как можно спокойнее ответил я.
Он слез с машины и направился ко мне. Я понял, что у войта возникли сомнения относительно того, кто мы такие, и он послал полицейского вслед за нами. Чтобы отдалить разговор, я стал ловить кузнечиков, а сам все время наблюдал за полицейским. Он снял головной убор, и я неожиданно увидел лысину, что было довольно странно, если учесть, что полицейский казался сравнительно молодым. Он лежал на высоком берегу и тоже все поглядывал в нашу сторону.
Димка и Белка копали червей. Я подошел к ребятам и, делая вид, что рассматриваю крючок, шепнул:
— Осторожнее!
Когда я поднимался на берег, полицай, глядя мне в лицо серыми, навыкате, глазами, спросил:
— Вы откуда?
Чтобы приготовить ответ, я рванулся к удочке и, схватившись за удилище, подождал немного и подсек. Ничего на удочке, конечно, не было. Наживив крючок, пришлось забросить его снова.
— Что вы спрашиваете? — спросил я, отирая руки, но, оглянувшись на удочку, снова побежал к ней.
— Да не клюет, не клюет, — улыбнулся немец, видя мою шитую белыми нитками ложь. — Ты давай отвечай: откуда вы?
Моя околесица насчет того, что мы из деревни («тут, недалеко…»), что пришли половить рыбки, так как дома почти нечего есть, что отец у нас на фронте, не убеждала…
— Да, — улыбнулся полицейский, — складно ты врешь.
В это время у Димки клюнуло, он стал выводить рыбу, а она возьми да и сорвись.
— Эх, черт возьми! — забывшись, крикнул Димка по-русски.
— Вот и попались! Откуда вы знаете русский язык? — прицепился он к Димке.
— Да что вы, господин полицейский? Какой же русский? Мы сроду его не изучали, клянусь вам богом!
— Ну-ка, иди сюда! — поманил немец Димку. — Повтори, как ты оказал?
Димка простодушно посмотрел на него:
— Я сказал так: «Эх, черт возьми!» Мы научились этому ругательству у русских пленных…
Долго мы выкручивались, пока полицейский не улыбнулся:
— Молодцы! Ловко врать научились! Только вот что: эти удочки бросьте, потому что по ним вас сразу можно узнать. Вы — беглецы. Бежали из имения Фогелей, что недалеко от Грюнберга. Я должен бы вас доставить в управление. Говорите спасибо, что на меня напали. Я не буду просить за вас награду. Но впредь будьте осторожнее. Ауфвидерзеен!
Мы опешили и стояли, как вкопанные. Полицейский был уже на другом берегу и, обернувшись, крикнул:
— Чего стоите? Уходите!
— Вот тебе и еще один честный немец, — проговорил я, когда мы отошли от реки: -Интересно, на кого он работает?
— На нас, на кого еще? — бойко ответила Белка, которая уже бежала впереди, несмотря на усталость.
Между тем небо хмурилось, по нему скользили серые тучи. Вдалеке громыхал гром. Мы торопились, чтобы дойти до следующей деревни, но гром гремел сильнее, гроза приближалась. Я оглядывался, ища удобного укрытия от дождя. Мы забрались под густую развесистую ель.
По дороге, опираясь на палку, ковылял старик. Увидев, нас, он крикнул:
— Добже! И я з вами поседзем, пуки дещь пшестане.
Старый поляк, помнивший еще царских солдат, знал немного по-русски. Как мы ни хитрили, поляк был не таким наивным, чтобы не понять, что мы — беглые русские.
Видя его хорошее отношение, пришлось юсе рассказать.
— Мы тоже живем плохо, — подумав, проговорил он. — Но немного можем вас продержать. Идемте к нам!
— Куда?
— Здесь есть небольшая деревня…
— Что вы, пан Вацлав, мы пойдем в Россию. Только нам надо знать: есть тут дороги, которые идут параллельно Варте?
— О, это совсем близко! — проговорил старик. — Километра три еще надо пройти.
— А немцев у вас много?
— Этого добра хоть отбавляй! В каждой деревне. Совсем житья не стало.
Дождь прошумел, только с деревьев капало, и мы встали, чтобы идти дальше.
— До свидания! — помахали мы старику.
— До видзеня, — ответил он.
Километра через три-четыре, как и сказал пан Вацлав, мы вышли на широкий тракт, который вел куда-то влево. На перекрестке под железной крышей стояло изображение божьей матери, как говорят поляки, матки боски.
— Старая знакомая! — ухмыльнулся Димка, вспомнив польское кладбище у Фогелей.
Это было первое изображение матки боски на дорогах Польши. А сколько маток босок видели мы потом, трудно даже оказать. На всех перекрестках, у колодцев, на большой дороге или просто в лесу, стояли эти молчаливые свидетели отсталости простых поляков.
Мы смотрели на матку боску. Она склонила свою русоволосую голову, и во взгляде можно было прочесть страдание, смирение и какую-то безутешную грусть.
— Смотрите, — сказала Белка, — матка боска не плачет, но в уголках ее глаз слезы.
— Не зареви сама, — предупредил Димка.
— Глядя на нее, можно и зареветь, — улыбнулась Белка. — Ух, сколько, наверно, слез пролито около!
Я вынул из кармана ту бумажку, что дал мне Отто, — правильно ли мы идем? Но на чертеже не было Турека, а только реки и около рек — города Шримм, Конин и Коло.
— И что тебе дался Турек? — возмутился Димка. — Ты давай веди нас в Россию.
— А где она, Россия? Ты знаешь, где она?
Димка посмотрел на небо:
— Жалко солнышка нет, я бы тебе показал… Низкие серые тучи нависли над головой. Вороны каркали и летали над бором.
— Будет затяжной дождь, — угрюмо произнес Димка. — Вороны каркают к дождю.
— Иди ты, — вырвалось у меня. — Не каркай!
Из леса послышался рокот моторов, и через несколько минут к нам выехали одиннадцать мотоциклистов, на которых сидели запыленные немецкие солдаты.
— Хайль! — приветствовали мы их.
Первый мотоциклист на ходу крикнул:
— Скоро будет деревня?
— Скоро…
И снова мы вышли к развилке. Опять — матка боска. Дорога делилась на четыре ответвления. По которому же идти?
Мы выбрали не очень торную дорожку и двинулись по ней.
Дождь усиливался. Мы промокли насквозь, так что бояться дождя уже не приходилось. Через несколько километров наткнулись на домик, где жил, наверно, лесник. Огромная овчарка лаяла на нас с крыльца. Мы постояли немного около домика и пошли дальше. Дождь лил, как из ведра. Скоро впереди что-то забелело. Мы ускорили шаг, и перед нами открылась та же развилка на четыре дороги.
Я опять достал свою схему. Она совсем размокла. Следы карандаша расплылись фиолетовыми пятнами. Ничего уже нельзя было разобрать.
Мы заблудились. Вечерело. Под елями, где было темно весь день, стало еще темнее. Вороны теперь не каркали, а молча убрались куда-то в лес. Пора было и нам на ночлег, но — куда? Я окончательно закоченел, да и мои товарищи не проявляли особой жизнерадостности.
— Что же мы стоим? — вскричал, наконец, Димка. — Вы, может, ждете, что вас кто-то пригласит в дом обсушиться и погреться? Никто не пригласит, даже матка боска.
— Пошли! — махнул я неопределенно рукой и стал на одну из четырех дорог.
Мы брели мокрые и измученные, пока в стороне от дороги не зачернело что-то.
Я подошел и с радостью крикнул:
— Идите сюда! Здесь стог.
Спички у Белки размокли, мы не могли и думать о костре. Сняли мокрую одежду, легли под влажное сено.
Дождь перестал. Не успели мы согреться, как около стога послышались шаги, и к нам в сено полез кто-то. Дотронулся до моей ноги, замер. Мы затаили дыхание, он — тоже.
Наконец неизвестный громко, тонким голосом, произнес по-польски:
— Кто тут? Вылазь! — судя по голосу, мальчишка, а по властному тону, каким сказаны слова, — великан.
Мы предстали перед ним полуодетые. Взошла луна, и мы увидели небольшого мальчика с автоматам, направленным на нас.
— Кто ту ест?