Мы хотели есть всё больше, и в лагере стал назревать бунт. Сначала поссорился Лёвка с Димкой. Димка упрекнул Лёвку за то, что он наел живот на чужих лепёшках, а Лёвка обозвал за это Димку долговязым ангелочком. Я хотел их примирить, но Лёвка ни с того, ни с сего набросился на меня:
— А ты не суйся, Васька! Тоже мне, вождь нашёлся! Завёл куда-то, а теперь что? «Золото! Танки покупать будем!» А где оно, твоё золото?
— Искать надо! Ты думаешь, оно вот так сверху и лежит? Выбрал самородок покрупнее и пошёл покупать танки?
Димка изобразил из себя вежливого продавца и начал перед Лёвкой кривляться:
— Вам прикажете «КВ» или Т-34? Или, может, возьмёте американского Шермана? Что? Берёте «КВ»? Пожалуйста! По знакомству могу уступить вам очень хороший «КВ»: поражает огнём, а ещё лучше давит гусеницами. Вам его завернуть? Погрузить? Или погоните своим ходом, товарищ Фёдор Большое Ухо?
И ни с того, ни с сего он дал Лёвке подножку.
— Димка, ты что? — бросился я к нему.
Он с досадой махнул рукой и ушёл в лес.
Мы остались около хижины вдвоём. От голода настроение было паршивое, делать ничего не хотелось, и я предложил:
— Давай, Большое Ухо, сыграем в кости.
— В чьи? В твои, что ль? — огрызнулся Лёвка.
Вот и попробуй иметь дело с таким бестолковым товарищем.
Я стал объяснять Лёвке, что кости — это такая игра, которой занимаются на Аляске все золотоискатели, а он перебил меня и сказал:
— Знаешь что, Васька, ты все эти кости оставь. Мне кажется, нам надо опять стать на Тропу, только пятками наперёд.
— Это как, пятками наперёд?
— Просто, плюнуть на всё и пойти домой.
Ну, что я мог сказать на это Лёвке? Вы думаете, я не понимал, какого свалял дурака, когда затеял весь этот поход в Золотую долину? Думаете, не знал, что Зверюга — это не Юкон и что наш край — совсем не Аляска?
Всё это я понял сразу же, как только нашёл вместо золота глиняный кукиш и поел эти дурацкие варёные мокасины. Играть в Джека Лондона хорошо у нас во дворе, но не на берегу Зверюги, где нет ни живой души и где можно околеть с голоду. Мне не хотелось только признаться во всём этом Димке и Лёвке. И, кроме того, я всё ещё, дурак, надеялся, что нам удастся найти здесь золото и помочь Красной Армии.
Вот почему на предложение Лёвки я ответил так:
— Нет, Фёдор Большое Ухо, о доме забудь думать. Пусть нам голодно и холодно, а золото мы должны найти! Не забывай, что идёт война, а что ты сделал для фронта?
— Это правда! — вздохнул Лёвка. — Пока ничего не сделал.
И опять мы сидели с ним у костра, сушили носки и жевали пестики.[36]
Чувствую, что писатель на моём месте занялся бы сейчас описанием природы. Раз герои сидят и ничего не делают, — природу описывай!
Но, спрашивается, что в этой дыре описывать? Реку? Но она всё ещё была жёлтая от глины, и в ней не отражались ни солнечные лучи, ни зелёнокудрые деревья, а что же описывать, если ничего не отражается? Может быть, облака? Но и в них ничего интересного не было: ни причудливых очертаний, ни перламутровых краёв, отливающих опаловым и бирюзовым, — сплошная муть без всяких очертаний. Особенно большие горы вокруг нас тоже не возвышались, и орлы над ними не парили, так что не только Майн Рид, сам Константин Паустовский не нашёл бы, чего описывать.
И если бы не наша универсальная собака, я не знал бы, о чём сейчас и писать. Она оказалась настолько универсальной, что пригодилась мне даже для сюжета.
Пока мы с Лёвкой сидели у костра, собака носилась стрелой вдоль берега, обнюхивала и осматривала кусты и камни, а иногда, опустив морду к самой земле и фыркая носом, ловила какой-то, только ей понятный след и мчалась по нему, выделывая петли и восьмёрки, в лес. После каждого такого поиска, она торопливо возвращалась к нам и, высунув большой, красный язык, смотрела на Лёвку, словно хотела спросить:
«Что прикажешь сделать ещё, господин мой. Фёдор Большое Ухо?».
— Скажешь, плохая собака? — промолвил Лёвка, с гордостью взиравший на работу Мурки.
— Собака правильная, — повторил я любимое Димкино словцо.
— Ого, вот так правильная! — вскричал Лёвка и вскочил на ноги.
К хижине мчалась сломя голову Мурка и несла что-то в зубах. Лёвка бросился к собаке и отнял у неё… шарф.
Отбиваясь от собаки, которая радостно взвизгивала и прыгала Лёвке на грудь, он подал мне находку.
Шарф показался мне знакомым. Я стал вспоминать, где мог его видеть, и чуть не вскрикнул: такой же шарф был у Белотелова! Да, вот такой же пёстрый, с яркой золотой полосой посередине шарф красовался на шее у него, когда он бывал у дяди Паши. Этой же шёлковой тряпкой он защищал своё горло в машине, которую я останавливал в лесу по пути в Золотую долину.
36
Пестиками называются молодые побеги сосны. Они вырастают весной на концах веток, и довольно вкусные. А вот профессор Жвачкин ничего об этом не знает. —