Василий Степанович Клепов
Тайна Золотой Долины
Жители Острогорска до сих пор рассказывают об одной истории, которая наделала в свое время много шума. Я имею в виду, конечно, «золотой поход» Васи Молокоедова. Еще по горячим следам я пытался написать о нем повесть. Но пылкая фантазия острогорских ребят уже наплела вокруг этого похода таких узоров, что невозможно было отличить правду от вымысла. И вот тогда-то у меня дома неожиданно появился сам герой повести Вася Молокоедов. Он принес мне почитать три довольно объемистые тетради. Записки подкупили меня своей непосредственностью и занимательной историей, в которую неожиданно попали ребята. Я подумал, что неплохо бы их опубликовать, но Васи уже не было в городе, а без его согласия я не решился на это.
Только в нынешнем году я узнал адрес Молокоедова. Он окончил горный институт, куда поступил по совету академика Туликова, и работает сейчас в Краснодарском крае. Я списался с Молокоедовым, и он ответил мне телеграммой: «Против публикации не возражаю. Можете сохранить даже наши подлинные имена. Пусть все знают, какими несмышленышами мы были в детстве».
В записках В. Молокоедова я почти ничего не изменил, только разбил их на главы и дал к ним заголовки чисто в его вкусе. Поэтому и остались в книге некоторые вещи, которые могут показаться непонятными нашим ребятам. НКВД, то есть Народный комиссариат внутренних дел, вел в то время борьбу с внутренними врагами Советского государства, разными шпионами, вредителями и прочей нечистью. А деньги во время войны значили в двадцать раз меньше, чем нынешние деньги. С вопросами, если они возникнут у читателя, прошу адресоваться непосредственно к Васе. Его адрес: станция Лоо, Северо-Кавказская ж. д., Азовская, 16.
В. Клепов. 1958 г.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
ДУША ПРОСИТ РОМАНТИКИ. ЭВРИКА! КЛЯТВА ФЕДОРА БОЛЬШОЕ УХО
Началось все просто: нам надоела бесполезная тыловая жизнь.
Ну, что в самом деле? На фронтах идут бои, а мы сидим и задачки про бассейны решаем. «Сколько из одного бассейна вылилось да сколько в другой влилось» – вот и переливаем из пустого в порожнее. Разве это жизнь?
Когда в городе ввели затемнение, мы даже обрадовались: теперь, думаем, и мы будем, как ленинградцы, на крышах дежурить и фашистские зажигалки гасить. А затемнение взяли и отменили.
Мы с Димкой Кожедубовым хотели пионерский истребительный батальон организовать – уже и запись добровольцев провели, и командиров назначили, – а пионервожатая не разрешила. Сидите, говорит, и учитесь: ваше дело такое.
А тут еще директор школы Николай Петрович собрал всех двоечников и опять начал распинаться насчет долга. Часа полтора мучил. Вы, говорит, должны осознать ответственность потому, что идет война, Красная Армия сражается с врагом, и вы, двоечники, должны помочь ей хорошими отметками.
А по-моему, все это – ерунда! Что ей, Красной Армии, легче станет оттого, что я или Димка, или Левка получим пятерки?
Нет уж, если помогать Красной Армии, так помогать по-настоящему!
Мы – Димка, Левка и я – как вышли из учительской, так сразу и решили: хватит отметочками помогать, надо идти в военкомат и проситься добровольцами на фронт. Все сражаются, а мы что – хуже других?
Пошли в тот же день к военкому, объясняем: так и так, товарищ майор, просим отправить на фронт в действующую армию… Он над нами смеяться стал: нос, говорит, не дорос.
А я ему:
– Напрасно смеетесь, товарищ майор! Вы знаете, что капитан Сорвиголова один против батальона врагов сражался и всех уложил на месте? А ему было тоже четырнадцать лет.
Майор посмотрел на меня и спрашивает:
– Какой такой Сорвиголова? Может быть, Пробейголова? Пробейголова у нас, действительно, был. Так он, опять же, не капитан, а младший лейтенант… А Сорвиголову не знаю…
– Ну понятно, – говорю. – Вы же, наверно, даже про Луи Буссенара не слышали. А я все книжки его перечитал.
Майор топнул ногой:
– Марш отсюда, сорвиголова! Марш в школу, пока я родителям не сообщил о вашей несознательности[1].
Мы вышли из военкомата и стали думать, как быть.
– Сядем в воинский эшелон и уедем, – сказал Димка. – Что он нам, указ, что ли, этот майор?
А Левка говорит:
– Все равно поймают.
– Кто?
– Да вот такой же майор и поймает. Да еще несознательными обзовет, да еще и ногой топнет, а то и по шеям надает.
– Не надает! – не отступает от своего Димка. – Теперь за это строго!
– Что ты мне говоришь – строго! – начал шуметь Левка и даже глаза выпучил. Он хоть и маленький ростом, а когда спорит, обязательно шумит и глаза выпучивает. – Мишка Петушков ездил на фронт? Ездил. Почти до передовой доехал. А там его, милачкá, – цоп! Из-под лавочки вытащили и сдали коменданту. Такой же, наверно, майор, вытащил и отправил Мишку обратно. А дома мать сначала ему штаны спустила да еще дядя пришел… А вы знаете, какой у него дядя? Мишка теперь на одни пятерки учится. По рисованию и то пятерка. Вот как нынче на фронт-то ездить!
Спорили-спорили Димка с Левкой – ни до чего не договорились. Они всегда так: сойдутся и спорят. Димка – свое, Левка – свое: ни за что друг другу не уступят!
– Ну что ж, – говорю, – давайте будем хоть металл собирать. Все-таки это помощь, а не четверки да пятерки.
На следующий день в школу мы не пошли, а стали искать железный лом и носить его к Димке во двор. Потом опять не пошли, и еще раз не пошли. Железа столько натаскали, что у Кожедубовых даже калитка перестала открываться, и в нее надо было пролезать боком.
– Мы, пожалуй, уже на целый танк набрали, – сказал Димка.
– Лучше на самолет, – предложил Левка.
– Эх ты! Из чего самолеты делаются – не знаешь! Они же из алюминия делаются.
– Тогда давайте алюминий собирать. У нас дома есть две алюминиевые ложки, да у соседки на кухне кастрюля стоит.
– А у нас, – говорит Димка, – тоже ложки есть, да еще миска, да другая миска, поменьше.
– А у нас кружка есть и тоже миска.
Собрали мы все это – совсем немного получилось, даже на одно крыло и то мало.
Тут матери наши хватились, а посуды нет. И – начали нас пробирать, пока мы не принесли. их добро, все эти ложки и миски, обратно.
Это что, сознательность?
Мы этого алюминия все равно на целую эскадрилью натаскали бы, да пришла еще и вожатая, отчитала маму за то, что я уроки пропускаю, двойки имею.
– Вы понимаете, – говорит, – какая это четверть? Самая решающая! Экзамены на носу, а у вашего сына (это у меня. – В. М.[2]) только по русскому языку пятерка да по арифметике и географии тройки, а то все сплошные двойки.
Видали? Сплошные двойки! А у меня только по ботанике да по истории двойки! Еще, правда, по немецкому… Я хотел вмешаться в разговор, а мама как цыкнет на меня! Нашей Аннушке только того, видно, и надо было. Она как пошла говорить, как пошла… Забыла, видно, что сама же решающей назвала третью четверть. А теперь у нее уже четвертая решающей стала. Так сразу бы и говорила! Мы бы тогда знали, что в третьей уроки пропускать можно, а в четвертой надо нажать. Сама же наговорила, и сама же во всем обвинила нас!
Мама взяла с меня честное пионерское, что я завтра же начну учиться. Мне не хотелось слова давать, потому что все равно уже теперь двоек не исправишь. Но она пригрозила написать обо всем на фронт папе, и пришлось слово дать.
Утром мама ушла на работу, а я стал собираться в школу, но тут заявились Димка с Левкой.
– Идешь, значит, выполнять долг, товарищ Молокоедов? – ехидно спросил Димка.
Я очень не люблю, когда меня по фамилии называют. Потому что какая же это фамилия – Молокоедов! Можно подумать, что я молоком только и питаюсь, а я из-за этой своей фамилии даже смотреть на него не могу. Вот почему после этих Димкиных слов я рассердился на него и даже хотел дать ему в морду[3].
1
Это мы-то несознательные… А он – сознательный? И вот таких майоров держат на ответственных должностях!
2
В. М. – это значит Василий Молокоедов, то есть я, или, как говорят писатели, автор этих строк. Так что вы не удивляйтесь, если и дальше вам будет встречаться «В. М.» (это я примечания делаю. Чтобы на другого не подумали, вот и ставлю:
3
У писателей не принято говорить «в морду». Они пишут «в лицо». И наш литератор Павел Матвеевич считает: правильнее будет писать «в лицо». Но мне кажется, что по отношению к Димке «в морду» лучше получается. –