– Поп! – прошептал Димка.
«Нет, не поп, – подумал я. – Попы не надевают коротких пиджаков со светлыми пуговицами и не носят штанов».
А странный человек, словно почуяв, что за ним наблюдают, вдруг вскинул на плечо небольшой мешок и побежал, спотыкаясь, к тем кустам, из которых следил за Левкой.
– Ты оставайся здесь, Большое Ухо, – скомандовал я, – а мы с Дубленой Кожей пойдем за ним.
Где бежит эта обезьяна, мы хорошо видели по движению верхушек молодых березок. Маленький человек выскочил совсем недалеко от нас из березняка и, оглянувшись по сторонам, пошел вдоль леса вверх по течению реки. Мы шли по пригорку и старались не выпускать его из виду. И вдруг старичка не стало. Там, где он скрылся, не было ни кустов, ни оврагов, ни ямы, а он исчез.
– Вот так штука! – воскликнул Димка. – В Золотой Долине, оказывается, есть лешие.
С нашего пригорка мы обнаружить больше ничего не могли, а выйти на открытое место боялись, так как не хотели выдавать свое присутствие человеку, который сам прячется, а всех видит. Я начертил план и отметил, где исчез человек.
Мы обломали для заметки несколько веток на приземистой елке, из-под которой наблюдали за старичком, и решили прийти на следующий день, вооружившись на всякий случай топором.
По пути к хижине повернули к высохшему потоку. Мне хотелось посмотреть следы. Уж не старичок ли оставил отпечатки на глине?
Но нет, его следы были значительно меньше, и ходил он не в галошах, а в сапогах с подковами. Одно только совпадало: старик шел к коптильному заводу тоже под деревьями, почти след в след с Белотеловым.
Левка нас уже ждал. В трубу на проволоке была опущена щука, и она уже коптилась. Теперь Левке не терпелось показать продукцию коптильного завода.
– Внимание, господа! – закричал он нам навстречу. – Приготовьте ножи, вилки и тарелки. Сейчас начнется дегустация[35] балыка коптильных заводов Льва Гомзина.
Из трубы коптильного завода все еще валил дым. Закрываясь от него рукавом, Левка подошел к трубе, потянул вверх проволочку, и в тот же миг что-то тяжелое шлепнулось в печь, а из трубы вылетел целый столб искр. Левка растерянно держал на проволоке здоровенную щучью голову – все, что осталось от балыка. Сам балык обрушился в огонь.
Левка быстро начал выбрасывать из топки угли, надеясь хоть что-нибудь спасти. Но вместе с углями из печки полетели ошметки разварившегося щучьего мяса, прилипшего к дровам и углям и вымазанного в золе до такой степени, что дегустацию лучше всего было отложить.
– Господа! – ехидно провозгласил Димка. – Оближите пальчики и расходитесь по домам. Дегустация окончилась!
Мне даже жалко стало Левку. Он для чего-то копался в углях, шмыгал носом, пыхтел, вытирал рукавом глаза, слезившиеся от едкого дыма, и наконец произнес:
– А правда, была большая щука? Как я ее под жабры взял, она подо мной и заплясала, как жеребец. Чего смеетесь? Ей-богу, как жеребец! На конном дворе в «Главмыле» был такой же норовистый.
– Пошли, наездник, ужинать, – сказал Димка. – Я думаю, Молокоед, у нас найдется сегодня, чем покормить хозяина коптильных заводов.
Ужин получился и в самом деле шикарный. На первое была уха из хариусов, на второе – глухарь, на третье – довольно сладкий кофе. Не было, правда, хлеба, но едят же без хлеба алеуты, китайцы и многие другие народы! Да и вообще, если послушать врачей, хлеб есть вредно.
Наевшись, мы растянулись на еловых ветках и невольно подумали о том, что сейчас делается у нас дома.
– Теперь уже и искать перестали, – проговорил Димка. – Об одном, наверно, плачут, что трупов наших не нашли.
Я представил себе маму, – как она лежит на кровати, уткнув лицо в подушку, и как вздрагивают от рыданий ее плечи, – и впервые понял, в какое горе ее поверг. Ведь для нее-то я уже мертвый! Меня охватило раскаяние. Вся затея с походом в Золотую Долину показалась глупой и преступной.
– Свиньи мы, вот что! – произнес я. – Сбежали, а матери теперь страдают.
– Ну и пусть, – не унывал Левка. – Теперь все страдают. Вон у Мироновых, когда Митю на фронте убили, так его мама знаешь как страдала? Водой отливали.
– Ну что ты врешь! – возмутился Димка. – Начнешь рассказывать о печальном, а у тебя все на смешное переходит.
– А что тут смешного? – удивился Левка. – Водой отливали, а ему смешно. Посмотрел бы я, как ты смеялся, если б на тебя два ведра холодной воды вылили.
– Эх, Федя! – возмутился Димка. – Я сам видел, как им похоронную принесли. Варвара Митрофановна, когда прочитала письмо, долго в окно смотрела, потом повернулась и говорит своему Ваньке: «Ну вот, Ваня, остались мы с тобой теперь одни-одинешеньки». И сколько я у них сидел, она все Ваньку по голове гладила: вот и гладит, и гладит, а сама смотрит куда-то далеко-далеко, даже страшно мне стало.
– А после этого, – сказал я, – она пианино продала, буфет, шубу с собольим воротником – все хорошее, что у нее было, то и продала. А деньги в райком партии отнесла и просила купить на них танк и назвать его «Дмитрий Миронов». «Хочу, – оказала, – чтобы мой Митя и мертвый с врагом сражался».
– Да, правда, – подтвердил Димка. – Моей маме Миронова сама в очереди говорила: «Вот если бы мой Ванька был побольше, я бы его на фронт отвезла и сама бы в танк посадила и сказала: „Гони, Ваня! Дави их, чтобы ни один из этих гадов живой от нас не ушел“. Вот она как сказала, а ты говоришь – водой отливали.
– Может, и так, – согласился Левка. – Я разве спорю…
Но лучше бы уж он спорил! Его слова все-таки отвлекали меня от тяжелых мыслей о доме. А теперь мне было совсем не по себе.
Хотелось поскорее успокоить маму, дать ей как-то знать, что я вовсе не утонул, а жив и думаю о ней.
Мой взгляд нечаянно упал на клетку с голубем, и я сказал:
– Пожалуй, пора выпустить голубя.
– Но мы же еще ничего не нашли, – возразил Димка.
– Как ты не поймешь, Дубленая Кожа, такой простой вещи, – удивился я, – надо же дать знать Мишке Фриденсону, что мы живы и что Никита Сычев должен ждать моего сигнала.
Димка как-то странно посмотрел на меня, но ничего не сказал. Понял, должно быть, зачем я выпускаю голубя раньше времени. Как и я, видно, был не прочь дать знак о себе родителям.
Я написал Мишке письмо, через несколько минут голубь сделал прощальный круг над Золотой Долиной и помчался к своему хозяину.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
ОПЯТЬ ЭТОТ СТАРИК! ПЕЩЕРА. ОН ТУТ! ПИСЬМО ГЕОЛОГА ОКУНЕВА. КЛЮЧ К ЗОЛОТУ
Рано утром залаяла Мурка. Я выскочил из хижины, и Мурка, ворча от злобы, бросилась вслед человеку, в котором я узнал вчерашнего старичка. Он убегал вдоль берега, вверх по течению, и все время воровато оглядывался.
Димка тоже проснулся, и мы помчались за маленьким стариком. Но, как и вчера, он внезапно исчез.
Кто этот человек? Что ему от нас надо? Почему он убегает? Куда прячется?
Эти вопросы мы на разные лады задавали друг другу и не находили на них ответа.
– Я все-таки думаю, это – фашистский шпион! – сказал Димка.
– Шпион не шпион, а враг – это ясно. Изловим его, Димка, а?
Димка, конечно, согласился, и мы начали действовать.
Решили прежде всего обследовать место около коптильного завода, где копался старичок.
На желтой глинистой куче еще видны были следы пальцев – старик горстью брал глину отсюда. Тут же рядом, на перепрелых листьях, мы обнаружили землю, рассыпанную кружочком. Похоже было, что ее сыпали здесь во что-то круглое, вроде ведра, а часть просыпали на листья мимо.
– Мешок! – вскричал Димка. – Ведь он же с мешком бежал![36]
Все это походило на правду. Но зачем, спрашивается, потребовалась старику земля? Может быть, он думал, что Левка нашел золото? Или точно знал, что там, где копает Левка, золото есть?
35
Дегустация – это когда пробуют что-нибудь новое. При дегустации надо только пробовать, но не объедаться и не опиваться, иначе ничего не определишь. –
36
На самом деле Димка не вскричал, а, наоборот, сказал мне очень тихо: «Вася, ведь он же с мешком был. Наверно, он в этот мешок землю сыпал». Но я написал «вскричал» потому, что у хороших писателей люди обязательно вскрикивают, когда их осенит добрая мысль. Интереснее читать, когда вскрикивают. –