- Пошла работа! Приходите через час щучий балык есть.
Мы с Димкой ушли снова вытряхивать рыбу из морд, а Лёвка остался на коптильном заводе с Муркой, которая не отходила от него теперь ни на шаг.
Рыбы в морды набивалось каждый раз невероятное множества, и Димка высказал предположение, что начался ход. Пожалуй, он был прав, потому что я тоже читал, будто рыба ранней весной становится совсем дурной и начинает метать икру.[40]
- Жаль, что здесь не водится кета, - сказал Димка. - Можно бы насолить целый вагон красной икры. А икра, знаешь, это для нас, золотоискателей, - продукт!
Неожиданно прибежал Лёвка, и мы уже по его встревоженному лицу поняли: что-то произошло.
- Ребята! - зашептал он, хотя вокруг нас никого не было. - Тут кто-то ходит…
Лёвка рассказал, что он сидел около своего коптильного завода и думал, как бы вместо щуки поймать такого же большого осетра, когда Мурка вдруг заворчала и уставилась глазами на берёзовые кусты. Лёвка тоже стал смотреть на них, но ничего не заметил. Скоро Мурка опять заворчала, и тогда Лёвка увидел, как из березника поднялась чья-то голова и опять спряталась. Он взял кусты под наблюдение и окончательно убедился, что там прячется человек: человек стоял, не шевелясь, на одном месте, но чувствовалось, всё время следил за тем, что делает Лёвка.
- Мне что-то жутко стало, - сказал Лёвка. - «Наверно, подумал я, это тот старичок, который сам прячется, а от него никуда не спрячешься. Вот, думаю, как пальнёт сейчас в меня из кустов - и с копыток долой». Я и убежал за вами, посоветоваться, как быть? Ловить его или…
- Или сделать вид, что пошёл за дровами, - ухмыльнулся Димка.
Лёвка уже давно не выпучивал глаз, а тут опять начал выпучивать.
- Ладно, - говорю, - Лёвка, подожди шуметь. Пойдём посмотрим, что за тип прячется там у тебя в кустах.
- Только, знаешь что, Молокоед, - предложил Лёвка, - зайдём не с этой стороны, а из лесу. Тогда он не заметит нас, а мы его будем видеть.
Мы сделали большой круг и вышли к коптильному заводу из чащи леса. И что вы думаете мы увидели? Около Лёвкиной печки копошился маленький, сгорбленный человечек и всё время озирался вокруг. Он почему-то копался в кучке земли, которую выбросил из ниши Лёвка, рассматривал её, подносил горстями к глазам, потом бросал и опять начинал копаться. Под Димкой хрустнул сучок; маленький человечек так и вздрогнул весь: выпрямился и впился глазами в нашу сторону. Мы заметили, что всё лицо у него заросло седым грязным волосом, а на шее свисали длинные лохмы вроде гривы.
- Поп! - прошептал Димка.
«Нет, это не поп, - подумал я. - Попы не надевают коротких пиджаков со светлыми пуговицами и не носят штанов».
А странный человек, словно почуяв, что за ним наблюдают, вдруг вскинул на плечо небольшой мешок и побежал, спотыкаясь, к тем кустам, из которых следил за Лёвкой.
- Лёвка, ты оставайся здесь, - сказал я, - а мы с Дублёной Кожей пойдём за ним.
Где бежит эта обезьяна, мы хорошо видели. Маленький человек выскочил совсем недалеко от нас из березняка и, оглянувшись по сторонам, пошёл вдоль леса вверх по течению реки. Мы шли по пригорку и старались не выпускать его из виду. И вдруг его не стало. Там, где он скрылся, не было ни кустов, ни оврага, ни ямы, а он исчез.
- Вот так штука! - воскликнул Димка. - В Золотой долине, оказывается, есть лешие.[41]
С нашего пригорка обнаружить больше ничего не могли, а выйти на открытое место боялись, так как не хотели выдавать своё присутствие человеку, который сам прячется, а всех видит. Я начертил план и отметил, где исчез человек. Получилась вот такая схема:
Обломали для заметки несколько веток на приземистой ёлке, из-под которой наблюдали за старичком, и решили прийти сюда завтра, вооружившись на всякий случай топором.
По пути к хижине зашли на высохший поток. Мне хотелось посмотреть следы этого старичка. Уж не он ли оставил свои отпечатки на глине? Но нет, его следы, по сравнению с теми, были значительно меньше, и ходил он не в галошах, а в сапогах с подковками. Одно только совпадало: старик шёл к коптильному заводу тоже под деревьями, почти след в след с Белотеловым.
Лёвка нас уже ждал. Ему не терпелось показать продукцию коптильного завода.
- Внимание, господа! - закричал он нам навстречу. - Приготовьте ножи, вилки, тарелки. Сейчас начнётся дегустация[42] балыка коптильных заводов Льва Гомзина.
Из трубы коптильного завода всё ещё валил дым. Закрываясь от него рукавом, Лёвка подошёл к трубе, потянул вверх за проволоку, и в тот же миг что-то тяжёлое шлёпнулось в печь, а из трубы вылетел целый столб искр. Лёвка растерянно держал на проволоке здоровенную щучью голову: балык обрушился в огонь. Лёвка быстро начал выбрасывать из топки угли, надеясь хоть что-нибудь спасти. Но вместе с углями из печки полетели ошмётки разварившегося щучьего мяса, прилипшего к дровам и углям, запачканного в золе до такой степени, что дегустацию лучше всего было отложить.
- Господа! - ехидно провозгласил Димка. - Оближите пальчики и расходитесь по домам. Дегустация окончилась!
Мне даже жалко стало Лёвку. Он зачем-то копался в углях, шмыгал носом, пыхтел, вытирал рукавом глаза, слезившиеся от едкого дыма, и, наконец, сказал:
- А, правда, была большая щука? Как я её под зебры взял, она подо мной и заплясала, как жеребец. Чего смеётесь? Ей-богу, как жеребец! На конном дворе в «Главмыле» был такой же норовистый.
- Пошли, наездник, ужинать, - сказал Димка. - Я думаю, Молокоед, у нас найдётся сегодня, чем покормить хозяина коптильных заводов.
Ужин получился и в самом деле шикарный. На первое была уха из свежей форели, на второе - глухарь, на третье - довольно сладкий кофе. Не было, правда, хлеба, но едят же без хлеба алеуты, китайцы и многие другие народы. Да и вообще, если послушать врачей, хлеб есть вредно.
Наевшись, мы растянулись на еловых ветках и невольно подумали о том, что сейчас делается у нас дома.
- Теперь уже и искать перестали, - проговорил Димка. - Об одном, наверно, плачут, что трупов наших не нашли.
Я представил свою маму, как она лежит на кровати, уткнув лицо в подушку, и как вздрагивают от рыданий её плечи, и впервые понял, в какое горе её поверг. Ведь для неё-то я уже мёртвый! Меня охватило раскаяние. Вся затея с походом в Золотую долину показалась мне теперь глупой и преступной.
- Свиньи мы, вот что! - сказал я. - Сбежали, а матери теперь страдают.
Но разве могут цвести возвышенные, благородные чувства там, где присутствует Лёвка Гомзин. Он только хихикнул в ответ на мои слова и сказал:
- Как же, страдают! Моя и не почешется даже. Бог, скажет, дал, бог и взял. Она уже давно мне говорила: «Хоть бы ты, Лёвка, умер, что ли! Где я на тебя хлеба напасусь? Ешь много, а по карточке тебе положено всего 200 граммов». Я пробовал умирать, да ничего не вышло.
- Как жё ты пробовал? - спросил Димка.
- Очень просто. Лягу, глаза закрою, пятачки на глаза положу, руки крестом сложу и начну заниматься самогипнозом.
- Самовнушением!
- Ну, самовнушением, не всё ли равно, что ль. «Лёвка, Лёвка! - говорю себе, - ты уже умер». И не дышу - долго-долго. А не умирается. Воздух, что ль, где проходит?
- А ты бы все дырочки у себя закрыл, - со злобой сказал я.
- Какие дырочки?
- Ну, в ушах, в носу… И зря ты, Лёвка, говоришь, что твоя мать не страдает, - старался я убедить этого блудного сына. - Страдает, да ещё как!
- Ну и пусть, - не унывал Лёвка. - Теперь все страдают. Вон у Мироновых, когда Митю на фронте убили, так его мамка, знаешь, как страдала? Водой отливали.
40
Удивляюсь, почему на Зверюгу не пошлют рыбацкую артель! Столько рыбы, а Министерство рыбной промышленности план не выполняет. Много ещё у нас бесхозяйственности! -
41
Ну, это, положим, неправда. Леших, так же как ведьм, урядников и супостатов, в Советском Союзе нет с 1917 года. -
42
Дегустация - это когда пробуют что-нибудь новое. При дегустации надо только пробовать, но не объедаться и не опиваться, иначе ничего не определишь. У нас на пивоваренном заводе как-то тоже устроили дегустацию и так надегустировались, что потом полдня этих дегустаторов, как поленья, на грузовики складывали и по домам развозили. -