— Скажите, — спросила она, — а кто это у вас едет в Архангельск?
— Я, — ответила мама. — Только не в Архангельск, а в Холмогоры. Это недалеко от Архангельска. А что?
— Просто так! Мне почему-то стало интересно, зачем люди ездят в Архангельск?
Мама грустно улыбнулась:
— Одни едут по делу, другие — от горя…
— А вы?
— Я — от горя… Да ты разве не знаешь?
Ирассказала Белке о том, как я утонул, как меня искали в Выжиге, но нашли только плот и достали со дна колесницу, и как она боится сообщить об этом отцу на фронт.
Белка выслушала всё это, поплакала с мамой, потом распрощалась и побежала на почту. Там она купила бумаги и написала маме записку:
Простите меня за то, что я дурачила вам голову открытками. Дело совсем не в открытках.
Я приходила к вам от вашего сына Васи, который жив и здоров и не чает дождаться встречи со своей мамой. Он живёт не так далеко от вас и скоро вернётся домой. Больше ничего сообщить не могу, так как с меня взяли клятву, чтобы не болтала. А билет прошу продать и в Архангельск не ездить. На фронт тоже ничего не пишите, потому что всё в порядке. По просьбе Васи возвращаю 15 рублей, которые он у вас брал.
С глубоким уважением известная вам девочка X.
Она вернулась к нам, надеясь незаметно подсунуть записку и уйти. Но мама была уже не одна. У неё в комнате сидел высокий стройный человек с бледным худым лицом, на которого Белка, может быть, не обратила, бы внимания, если бы не разговор, который он вёл с мамой.
Этот человек мягко уговаривал мою маму не уезжать в Архангельск.
— Ещё раз говорю, Мария Ефимовна, — услышала Белка, как только вошла в комнату, — не делайте этого… Васю не нашли… Из этого вовсе не следует, что он утонул. Скорее наоборот…
Белка не выдержала и вмешалась:
— Конечно не утонул…
— Ну вот, видите… — слабо улыбнулся этот симпатичный человек. — И девочка того же мнения.
— Но ведь уже больше недели его нет, — с прежней тоской возразила мама. — У них уже и запасы еды давно бы кончились… Должны бы вернуться, если бы были живы.
— Вы не знаете Васю, — начал было он, но мама только грустно улыбнулась:
— Я не знаю, Васю?!
Она посмотрела на Белку, но таким взглядом, словно и не видела её перед собой. Потом словно опомнилась и спросила:
— А у вас как дела, Павел Васильевич?
Белке ничего не сказало это имя, которым мама назвала симпатичного человека с бледным лицом. А между тем Павел Васильевич — ведь это дядя Паша.
— Мои дела очень плохие, Мария Ефимовна, — ответил он. — Меня исключили сегодня из партии.
— Всё-таки исключили… — соболезнующе произнесла моя мама, и по её тону Белка почувствовала, что она уже часто говорила с дядей Пашей на эту тему. — Какая ошибка!
— Ошибки нет, Мария Ефимовна, — неожиданно принялся доказывать дядя Паша. — Потеря бдительности в военное время — такое же преступление, как измена.
— И вы так и не сказали, что передали документы Белотелову?
— Конечно, нет. Зачем я буду подводить товарища… Мне от этого легче не будет, а Пантелеймону Петровичу были бы неприятности.
Моя мама после этих слов вся так и вскипела. Она вскочила с места, швырнула на стол карандаш и сердито встала перед дядей Пашей.
— Так вот, знайте, Павел Васильевич, — и Белка так и замерла от удивления: голос мамы был совсем не робкий и не покорный. — Я окончательно убедилась, что вы кисель, тряпка, гнилой интеллигент! Я завтра же пойду в горком, чтобы сказать то, что вы сами обязаны были сказать. И почему вы так щадите своего Белотелова?
— Белотелов?! — вскрикнула от изумления Белка. — Не надо щадить Белотелова, ни за что не надо щадить…
Но мама даже не обратила на её слова внимания и продолжала:
— Вас исключили из партии… Но документы-то потеряли не вы, а он! И уж, если на то пошло, Павел Васильевич, так я не верю ему. Не верю в странную историю с портфелем, не верю в то, что Лёва Гомзин — вор, ни во что в этой белотеловской истории я не верю…
— Мария Ефимовна! — опять не удержалась Белка и вставила словечко. — А вы сходите в НКВД… Там есть капитан Любомиров… — но тут Белка опомнилась и прикусила язык.
— И в благородство Белотелова я не верю, — продолжала своё мама. — Он рассказывает вам теперь, что не хотел вас подвести. Потому и сказал в милиции, что в портфеле были не документы, а деньги. Предположим, вранье в милиции и было вызвано у него благими намерениями, хотя что хорошего в том, чтобы скрывать от милиции правду? Но почему он вам-то сразу не сказал, что документы похищены?
— Не хотел расстраивать, — неуверенно ответил дядя Паша. — Надеялся найти документы.
Как жаль, что не было при этом разговоре меня! Я бы открыл глаза дяде Паше! Он бы у меня сразу увидел, какую змею пригрел!
Так вот, оказывается, что за тип Белотелов! Он не только нас с Лёвкой оклеветал, а ещё и подвёл своего лучшего друга под исключение из партии. Ну, подожди же!
А Белка тем временем стояла на пороге и не знала, как ей ловчее подсунуть записку и уйти. Наконец, стоять непрошенным гостем в чужой квартире ей стало совсем неудобно, и она сказала первое, что пришло в голову:
— Мария Ефимовна! Я нечаянно оставила у вас фотографию Лемешева… Разрешите, я её поищу…
Мама разрешила. Белка для вида покопалась в книжках на столе, положила на самое видное место свою записку, сказала: «Ну, нашлась фотография!» и выскользнула за дверь.
Успокоительные записки у неё были заготовлены для всех, и она пошла их разносить. Лёвкиной мамы дома не застала, поэтому сунула записку Гомзиным под дверь. У Кожедубовых дома оказалась младшая сестрёнка Димки. Белка выспросила её обо всём, а потом, убедившись предварительно, что девчонка ещё не умеет читать, отдала ей записку, чтобы та передала её Димкиной маме.
Но всё-таки и теперь Белка уехать из города не могла, ей было жаль Лёвку: он будет спрашивать про маму, а она с ней даже не встретилась. Тут она вспомнила про моих верных людей и, отыскав недостроенный дом, полезла на чердак. Доски, которые я заблаговременно приготовил, сохранились, она выложила из них на окне сигнал и стала ждать.
Начинало уже темнеть, а на сигнал никто не являлся. Белке показалось страшно сидеть одной на чердаке, она спустилась и стала ждать в подъезде.
Вот тогда-то и произошло ещё одно приключение, может быть, не менее интересное, чем все наши похождения в Золотой долине.
Не успела Белка оглядеться в тёмном подъезде, как в двери показался человек. Только это был не Никита Сычев, а кто-то большой и толстый. Белка испугалась, как бы он не стал допрашивать её, зачем она сюда забралась, и юркнула за сложенный в подъезде штабель кирпича.
Толстый человек стал где-то совсем рядом и тяжело дышал. Потом она услышала, как в подъезд вошёл ещё кто-то.
— Наконец-то! — сказал толстый. — Где был? Я к тебе два раза днём заходил. Опасно, а пришлось оставить записку.
— Ходил в свои владения, — ответил тот, который вошёл позже.
— Принёс?
— Принести-то принёс, — начал мямлить второй, — но за такую цену я не согласен.
— Триста тысяч рублей мало? — удивился толстый.
— А что твои рубли? Немцы всё равно придут. Рублями завтра сундуки оклеивать будут.
Белка вся так и затрепетала от негодования. Что же, думает, это за человек, для которого и советские рубли уже не рубли?
А толстяк продолжал: