Щёки его порозовели, а глаза заблестели: он стал похож на поросёнка из финской бани.
— Эхххх! — выдохнул он, — забирает..!
Выпучив глаза, словно на дворе был вакуум, он пошевелил носом, на манер выхухоли, после чего взял стакан.
— Давай с тобой выпьем, чтоб наши однокласснички там все от зависти подохли, как мы с тобой живём! Хоть ты и мент, а парень-то нормальный…
— Ну, спасибо, Диман, — я рассмеялся, стараясь подавить желание включить радио снова.
— И вообще… — он воодушевлённо порозовел, от всего принятого, — Мишке своему скажи, что он палку-то перегибает… Приструни его: а то совсем обнаглел…
— Дим: хватит, — я наморщил лоб, — он один из самых честных людей…
— Да он ненормальный! — Халва выпучил глаза, на манер укушенного краба, — он дикий, я тебе отвечаю…
— Так… всё… давай-ка сворачивать нашу вечеринку, — я стиснул зубы, — у меня сегодня ещё дел по горло…
— Ты сам таким становишься, Лёха, — его розовые от принятого щёки затряслись…
— Я что-то не так сказал? — я прищурился, — Дима, у меня дела…
Халва взял со стола початую бутылку, и положил себе в карман куртки…
— Как скажешь, друг… — он посмотрел на меня так, словно узнал во мне того человека, который убил его любимую собаку, — пойду и я. А то Рыхлый ещё напрягаться будет…
— Иди, иди, — я смотрел в пол и махал рукой…
Я не знал в тот момент, что вижу Халву в последний раз…
……………………………………………………………………………………………
Мигалка на крыше патрульного «Уазика» вспыхивала бликами в сотнях окон окружающих домов, на фоне сиреневого заката, очерченного снизу силуэтом старого города… было мимолётное ощущение, что у всех работает телевизоры, или сверкают новогодние гирлянды… хотя, конец апреля…
Мишка Скуридин — высокий и тощий парень, с большими тёмными и внимательными глазами на треугольном лице. В принципе, не такой уж он и высокий: худоба его, тонкие длинные руки и ноги, вот, пожалуй, что давало ощущение высокого роста. Я в шутку называл его «готический собор». Он отвечал на это, одним и тем же выражением: «хоть горшком назови, только в печь не суй».
Он был уже старшим лейтенантом, а я ещё ходил в младших, хотя в милицию мы пришли вместе. Миша обладал каким-то странными сочетаниями свойств характера: он был резок, принципиален, и, даже конфликтен, но при этом умён, начитан, и энциклопедически развит. И ещё в добавок, мог быть душевным и даже, беззащитным. Та самая жёсткая принципиальность, на которую жаловался Халва, двигала его по служебной лестнице, хотя и с начальством нашим у него часто бывали трения. Я, по сравнению с ним, был более гибок, и лоялен, хотя так же имел чёткие принципы. А в нашем деле некоторая жёсткость иногда необходима. Нам повезло, что наш начальник РОВД, товарищ Фабрици, в прошлом воевал в Афганистане, и, в отличии от многих «бывших воинов» обладал не только суровым характером, но и живым умом, в сочетании с честью офицера, и обострённым чувством справедливости. Помню, когда мы с Мишкой пришли устраиваться в тушинское РОВД, вышел к нам такой плотный, даже пухлый человек, не очень высокого роста и обведя нас живыми внимательными глазами, кивнул, со словами:
— Присаживайтесь.
Тогда мы думали, что это какой-то «зажравшийся мент», желающий оценить своих новых наёмников: совсем он не был похож на героя войны, прошедшего горячие точки планеты.
— Хотите работать в милиции? — спросил он нейтральным тоном.
— Да, — сказали мы вяло.
Он кивнул, потом задумался и спросил:
— Наверное вам интересны в наше неспокойное время, социальные льготы, пакеты, возможность быстрого заработка…
Повисла пауза… только тикали настенные электрические часы своей чёрной секундной стрелкой, словно пытаясь вбить в нас некий чужеродный ритм, словно объясняя нам подспудно, что мы должны стать шестерёнками гигантской машины «Закона».
— Конечно, — ответил Миша, и с вызовом прищурил глаза… с этаким, подростковым вызовом: дескать, «а что, дядя? Так неправильно? Не нужно думать о себе? И о выгоде для себя?».
Он вновь бегло просветил нас своим рентгеновским взглядом, от которого хотелось поёжиться, и в то же время, расправит плечи. Затем снова кивнул, казалось погрузившись в какие-то свои раздумья… И вдруг… Вдруг он резко ударил красной кожаной папкой по столу, и выкрикнул:
— А вы готовы умереть на асфальте Москвы!!???