Тихо потрескивал костер.
Медленно светлело таежное небо.
ТАЙНА ИСЧЕЗНУВШЕГО БЕРЕЗНИКА
Утром Хасан заговорил о возвращении. Санька не поверил. Разлохмаченный, с пятнами от высохших грязных брызг на лице, но превосходно выспавшийся, он кривлялся от избытка-энергии, пел, как эвенк, о том, что видел. Хасан не удивился, если бы он сейчас заорал, как однажды на пионерском сборе: «Каррамба! Я вождь исчезнувшего племени гип-гип!»
Бывает, привяжется к тринадцатилетнему человеку какое-нибудь мудреное слово и, смотришь, он весь в его власти.
— Каррамба! — И одобряет он что-либо и осуждает, грозит и подает сигнал помощи…
Книжные болезни эти, бывает, проходят лишь с возрастом, с годами…
Саньку в классе звали Гипотезой.. И не потому, что он любил читать научно-фантастические повести, а просто полюбилось ему это мудреное слово, и он начал вставлять его кстати и некстати. А однажды объявил всему классу:
— Есть такая гипотеза: пятого урока не будет. Немка заболела.
Незаметно сгреб учебники — и ушел. Когда начался следующий урок, в класс пришел директор — поругал, почему не ушли в перемену — будете, мол, теперь шуметь по коридору, мешать другим. Тут и выяснилось происхождение Санькиной «гипотезы»: объявить классу о конце занятий ему поручал директор.
— Эй, ты, Гипотеза! — взял его назавтра в оборот весь класс.
— Ходячая!
С тех пор Санька и стал Ходячей Гипотезой..
— Обратно? — растерянно заулыбался и Володька, щуря удивленные глаза.
Хасан обернул все в шутку: солнце так щедро оделяло землю приятно ласкающим теплом, что от ночных страхов не осталось и следа. Теперь Хасану было стыдно даже вспоминать какие-то доводы против похода, но он все же спросил:
— Слушайте, а что станем делать, если не найдем березового мыса?
— А ну-ка, где письмо? Еще посмотрим, — попросил Володька.
Он посидел над ним с минуту-две не больше, шлепнул себя по лбу:
— Олухи мы! Да яснее ж ясного: это они сообщают, что золото и оружие спрятаны на каком-то еловом мысу, а мыс — на гряде!
— Ну вот! Значит, мы правильно прочитали! — обрадовался Хасан.
— А на гряду мы вовсе не знаем дороги, — вздохнул Санька.
— Рванем напрямик! — ничуть не задумываясь, с жаром заговорил Володька. — Полезем через топь, если надо — поплывем через озера! А по готовым тропкам теперь и сопливые девчонки ходят, где хочешь!
— Пошли хоть на этот еловый мыс! Все меньше брести по болоту, — тоном, не допускающим возражений, сказал Хасан; обиделся, захотелось назло сказать Володьке: «Лезь!» Небось сразу скис бы!
Близ елового мыса наткнулись на старый затес.
— Смотри, партизанский затес! — обрадовался Санька. Он уже орудовал ножичком, отколупывая серу.
— С чего взял, что партизанский? — Хасан уже чувствовал внутреннюю потребность охлаждать пыл своих слишком опрометчивых спутников.
— Очень просто! Зачем оставлять затесы жандармам? Чтобы быстрее догнали их? А партизаны шли без проводника. Тятю медведь помял, а твой дед был ранен.
«Ишь, ты! И верно, — удивился Санькиной сообразительности Хасан. — А ханты по затесам не ходят, хант — «человек тайги».
Мыс вдавался в Зыбун на километр — полтора. За ним шло сравнительно сухое болото.
— Пойдем? — кивнул на Зыбун Володька. — Вырубим по шесту и…
— Нет, надо найти березовый мыс, с которого ходил Санькин дедушка, — не сдавался Хасан. — Может, партизаны потому и не вернулись, что пошли здесь.
— Как раз вернулись! Они же в тайге погибли! Заболели тифом, — поддержал Володьку и Санька. — Тогда, в двадцатом, и муж бабушки Эд умер от тифа.
Хасан стоял на своем. Тут надо разобраться. Прошло почти сорок лет — мало ли что могло случиться! И пожар мог быть, и… — Хасан вспомнил, как они с Санькой где-то недалеко от Щучьего искали Пескаревое озеро, не зная, что Щучье и называлось тогда Пескаревым. И тиф их, ясное дело, свалил не вдруг. Мало ли куда могли зайти?
— Обождите подсчитаем, сколько ельнику лет, — предложил Хасан. Он разрыл в нескольких местах зачем-то землю.
— Слушай, Хасан, а если так: «Золото нашел. Закапал на еловом мысу в трех шагах…». Видишь? — совал ему Санька замусоленную копию письма. Хасан посмотрел, рассмеялся:
— Грамотей! Закопал, а не закапал.
— А вдруг это партизан сделал ошибку? Ведь мог он ошибиться? Мог? — стоял на своем Санька. — Что, это зря все «ел» да «ел»? Ясно, в ельнике…