Металл уже поизъела ржавчина, однако можно было ожидать худшего. Видимо, его много лет предохраняла деревянная кобура, трухлявые остатки которой под ним еще лежали.
— Возьмем, отчистим, точно? — предложил подскочивший Санька. — В музей сдать можно. И фляжка! Смотри, Хасан, стеклянная фляжка!
— Бандитский пистолет — и в музей! — наконец пришел в себя и Хасан.
— А ты откуда взял, что бандитский?
— А оттуда, что тот вон, длинный, — немой Епишка. Говорят, он метров двух был. Видишь? Его полковник забрал в проводники.
Володька, до сих пор молча осматривавший скелет, вдруг воскликнул:
— А их убили не партизаны!
— А кто же еще?
— Если б партизаны, то оружие и патроны они бы взяли. Что-что, а уж оружие…
Володька обшарил все вокруг, кое-где разрыл землю, постоял и высказал такое предположение:
— Было у полковника золото или не было его, он все равно не доверял Епишке, батраку, боялся его. И про себя он, конечно, давно решил: как пройдут Зыбун — пристрелит проводника. Зачем ему свидетель? Да и с едой, может, было туго. Когда Зыбун остался позади, он, неверно, не мог и спать, думал: «А если этот немой надеется сделать с ним то же самое? Вон какая туша — навалится и… Может, он вовсе не немой, а неизвестно кто». Одним словом, полковник не выдержал и в затылок его… Видите, дырки в черепе?
— А кто ж полковника кокнул? — с недоверием прищурился Санька, уже невозмутимо нажевывающий серу.
— На костях у него следов пули нет.
— А в сердце костей не бывает.
— Ты думаешь, он сам себя? Этого не могло быть, — авторитетно заключил Володька.
— А я и не сказал, что сам! — горячо запротестовал Санька. — На ремне Епишки — видите, он расстегнут! — и висела эта фляжка со спиртом. Полковник снял ее, отвинтил — видите? — и тут же хлебнул. Все же проводника своего убил, не собаку. Хлебнул спирту, да тут и трахнулся чуть не на Епишку. Спирт был отравлен… очень таким ядом… Иначе он хоть отполз бы от мертвого Епишки. И фляжка — видите — так и валяется под ним.
Но тут сразу и Хасан, и Володька засыпали Саньку вопросами. А где же тогда золото? И откуда у немого яд, да еще такой сильный? Кто ему дал, где когда, зачем? Знал ли он, что спирт отравлен?
— Этого я не знаю, — откровенно развел руками Санька.
Хасан с удивлением посмотрел на Саньку и, пожалуй, с уважением за это необъяснимое умение его фантазировать так, что не хочешь, а веришь. И даже когда чувствуешь, что вранье, хочется верить. Или придумать что-нибудь о том же самому. Нет, не зря Саньку назвали Ходячей гипотезой!
Неожиданная находка отодвинула было озеро на второй план. Теперь, когда история гибели полковника была установлена Санькой и принята Володькой и Хасаном, все тотчас вспомнили об озере. Но Володьку уже не манили тайны Зыбуна.
— Поись бы чего, — жалобно протянул он.
Остро ощутил голод и Санька. Договорились сначала пойти добыть что-нибудь поесть. Хасан распределил обязанности. Он пойдет на охоту. Володька с удочкой отправится на ближнее «холодное» озеро, а Санька к лесу, разведет костер и на всякий случай сварит грибовницу.
— Долго, — вздохнул Санька.
Володька грустно посмотрел на Хасана.
Хасан почесал затылок. Все ясно! Все «за»!
И ребята мужественно съели последний сухарь. Оставался НЗ — печеночный паштет — да немного сахара и соль.
Приближение грозы заставило Степана искать убежища в кедраче. Дождь начавшийся неожиданно, захватил его в пути. В одну минуту он промок до нитки и хотел вернуться — теперь, мол, все равно, но до кедрача добежал, чтобы обдумать все спокойно под защитой могучих кедровых лап. Ход его мыслей был, примерно, таков.
Гроза захватила ребят где-то на Зыбуне; возможно, они заплутали надолго. Во всяком случае сейчас по моховым болотам и трясинам идти нельзя, пока не рассосутся, не испарятся дождевые лужи. Это задержит ребят на сутки, не меньше. Зачем ему сидеть в сырой ложбине, мокрым? Чего доброго, еще схватишь воспаление легких. Он решил развести костер, обсушиться, сварить обед. Чтобы дым не был виден с Зыбуна, когда гроза кончилась, Степан ушел на западный склон гряды, за кедрач. Здесь он сварил суп с консервами. Солнце, тепло костра да сытная горячая пища после трехдневной еды всухомятку и холодного душа разморили усталое тело Степана, и он так уснул, что не услышал даже выстрела, которым Хасан убил белку. Впрочем, до ребят было не меньше двух километров, а в лесу, особенно днем, звуки далеко не распространяются.
Степан проснулся лишь под вечер. Голодный, но готовый бодрствовать хоть всю ночь.