— Ха-асан…
Саньке хочется сказать, что отец не пускает его на Зыбун, надо посоветоваться, как быть, но он вдруг заколебался: стыдно, столько было разговоров, планов и… да и, может, он еще убедит отца. Все равно идти еще нельзя, пусть болота подсохнут.
— Чо? — наконец откликается Хасан.
— П-шли в лес. Зоить соочьи гнезда! — не переставая жевать серу, говорит Санька.
Предложение соблазнительное. Хасан ненавидит сорок. Куда ни пойди в лес, а они уж тут как тут:« Чел-ловек идет! Чел-ловек идет!» Леску с удочкой он отгрызает и сует в карман.
Лес рядом. Кедровые островки иногда перемежаются молодыми соснячками, а дальше от Чутыма — осинниками, зарослями старого тальника и черемушника или, по-местному, сограми. Километрах в двух от Юрт начинается Зыбун; здесь он клином врезается в прибрежную тайгу. Сначала ребята идут по берегу: теплее, солнечней, «просторней».
Корни кедров висят над водой. Сквозь прошлогодние иголки и листья пробивается зелень, на полянках краснеют шарики огоньков, синеют «кукушкины слезы».
— Хасан, смотри, вон! И вон!
— Это дроздиные. А маленькое, вон то — зябликов.
— А давай переменим им птенцов, — предлагает Санька.
Дрозды не умеют считать. У них можно взять половину яиц — и не заметят. У малиновок, бывает, исчезнут два-три яйца — они даже не обратят внимания. Но тронешь гнездо зяблика — родители улетят, бросив не только яйца, но и крошечных беленьких птенцов не гибель.
Это Хасан знал и даже не подходил к их гнездам.
— Не трогай, пошли! — тихо говорит он Саньке.
Гнезд много, но ребята ищут сорочьи, ястребиные, а они в таких местах, что не скоро доберешься. И комары донимают. Они тучей летят следом.
— Вон! — Хасан показывает Саньке на согру, где чернеют два больших гнезда из прутьев и палок. Обычно сорока строит несколько гнезд. Одно — настоящее и сделано «на совесть», другие — кое-как, для отвода глаз. Заметив опасность, лесная сплетница стрекочет, садится в пустое гнездо. Хасан не раз попадался на ее уловки и сейчас осведомляется у Саньки:
— В какое села? В ближнее?
Ко Санька жует морковь и только мычит, потом показывает, куда села сорока, рукой.
— Тогда лезь к тему вон, на березе, — распоряжается Хасан.
Но березу окружает непролазная чаща. Вдобавок в распадке еще не высохла вода. Санька мнется, машет рукой.
— А ну ее!
— Эх, ты! А еще — на Зыбун! Ты думаешь — что? Мне хотелось посмотреть, можно ли с тобой на такое дело.
— Сравнил! Зыбун — и какое-то паршивое гнездо. А если найдем золото — напишем письмо самому Хрущеву и попросим наделать вертолетов для охотников.
— Все одно. Важен факт! — солидно говорит Хасан.
— Важно зачем! — возражает Санька, шлепая себя по лбу. Из-под ладони на кончик носа брызнула капелька крови. — Чтобы было настоящее дело, а не сорочье! Да я сдохну, а на Зыбуне побываю! И если хочешь — без тебя. Понял?
— Ну, ладно, давай подумаем, что надо к походу, — миролюбиво предлагает Хасан и садится на поваленную ветром старую сосну. Санька ложится на спину.
— Ружья с патронами…
— Сухари дня на два, три. Соль. Коробок спичек.
— Есть, — подтверждает Санька. Хасан — «начальник», он и в школе член Совета пионерской дружины. Санька — «завхоз» экспедиции. — Только спичек надо коробка три. И один завернуть так, чтобы и в воде не отсырели!
— Организуй!.. Так, ножи, котелок прихватим, две ложки…
— Сала бы взять соленого. И нельмы вяленой, — Санька даже облизнулся.
— Тю, нельмы! Окромя сухарей и соли, в тайгу разве что берут? Ружье прокормит! Накомарники надо будет не забыть, вот что?
— Мы ж не в тайгу. Мы на Зыбун.
— Все одно. Там что, дичи нет? Помнишь, где куропатки лают? Все на Зыбуне!
— Но ведь охота сейчас запрещена, — выкладывает Санька главный свой довод. — На всякую дичь.
Он уже похрупывает сочными лентами сока, который лежа снимает ножичком с растущей рядом с валежиной сосенки. Сок холодный, сладкий.
— Нам можно. Мы, если хочешь знать, как научная экспедиция.
— Ну, а когда отчалим? Все одно надо подождать, пока подсохнут болота и ягода поспеет.
— Ясное дело!
…Вверху тихо ворчат угрюмые ели. На чистинке быстро-быстро лопочут осинки. Лесной главврач-дятел простукивает деревья: тук-тук… «Где что болит»? А от Чутыма, из старого березняка, доносится «ук!», «ук!». Это Жуванжа колет дрова.