— Ну-ка, исполни.
— Что, прямо сейчас?
— Конечно, думаю, что не все здесь присутствующие слышали ее.
Филипп смущенно улыбаясь огляделся, откашлялся.
— Вряд ли я смогу спеть ее правильно, пою я не очень.
— Ну прочти хотя бы.
— Нет, я лучше попробую напеть.
Особым голосом, как выяснилось, Филипп и впрямь не обладал, но пел правильно, и вскоре его неокрепший голос перестал обращать на себя внимание.
Сколь славен наш король Бергор —
Отец всех королей!
Он был всех воинов на земле
Отважней и сильней.
Он откровенье получил
И двинулся в поход,
Тернистым сумрачным путем
Повел он свой народ.
Через дремучие леса,
Через отроги гор,
Через бескрайние поля
Упорно шел Бергор.
Однажды перед ним возник,
Как в дымке, дивный лес.
Сельвены обитали в нем -
Хранители чудес.
Сельвен главнейший оказал
Почтенье королю
И стал проводником ему
В неведомом краю.
Он звался Рисли-чародей
И всех мудрее был.
Советом добрым много лет
Он королю служил.
В сопровожденье мудреца
Король повел народ
На берега большой реки,
Что Рубежом слывет.
«Король, — промолвил чародей, —
Словам моим внимай:
Там за рекой лежит в тиши
Благословенный Край.
Пять полноводных сильных рек
Поят его простор,
Он с севера от злых ветров
Укрыт цепями гор,
Великим морем он омыт
С полуденной страны.
Никто не правил им, поверь,
От самой старины.
И если смел ты и силен,
Заключим договор:
Бери в удел весь этот край,
О доблестный Бергор.
А мы, хранители чудес,
Что человек забыл,
Вас станем обучать всему,
Покуда хватит сил.
Бергор с дружиною своей
Отправился вперед,
Его на Рубеже-реке
Остался ждать народ.
Двенадцать полных лун король
Удел свой объезжал,
И вот вернулся и всему
Народу рассказал
О небывалой красоте
Неведомой страны,
О плодородии ее
Непаханой земли.
И перешел народ Лиммрун,
Найдя желанный рай
И дал название стране —
Благословенный Край.
Но, так случилось, радость их
Недолгою была:
Из-за реки подкралась к ним
Нежданная беда.
Народ, кочующий в степях,
К Лиммруну подошел.
Смур — отважный государь —
Его с собой привел…
Филипп, наверное, через час закончил бы балладу, но его воодушевленному пению помешало досадное происшествие: то ли замечтавшись от величественных образов древнего опуса, то ли просто намаявшись за день, трактирщик Хэмм слишком уж крепко закрыл глаза. И как раз в тот момент, когда сын оружейника собрался приступить к описанию знаменитой битвы на Пограничных Увалах, скорее диссонируя напеву юноши, нежели аккомпанируя ему, раздался устрашающий по своей свирепости храп. Филипп смолк, а отец его, оружейник Шеробус, тихо засмеявшись, потряс кума за плечо.
— Это что это я? — заморгал глазами Хэмм. — Заснул? А?
— И то сказать, время позднее.
Оружейник поднялся.
— Честным людям на боковую пора. Завтра трудный день. Вон, господину рыцарю набраться сил надо.
— Спасибо, добрый оружейник. Утром я заберу снаряжение.
— Признаться, я и не сомневался в вас, ваша честь. Как и не сомневаюсь в вашей победе.
— И правильно делаете, господин Шеробус, — сказал принц так уверенно и бодро, что трактирщик проснулся окончательно.
— Вы так уверены в себе, господин рыцарь! — воскликнул он.
— Я знаю, за что дерусь.
Принц Корфул тоже поднялся и направился к лестнице. К нему подбежала Эльза.
— Вы что, видели ее? — порывисто спросило она, и глаза девушки при этом сияли.
— Принцессу? Видел, Эльза. Видел.
Корфул счастливо улыбнулся и направился по лестнице, больше ни на кого не обращая внимания.
А Шеробус, пожелав куму доброй ночи, подошел к сыну, положил ему на плечо свою тяжелую руку и, чуть подтолкнув к двери, сказал:
— Это хорошо, что знаешь такие красивые баллады. И поешь, оказывается, неплохо. Но, на мой вкус, нет прекрасней музыки, чем стук молоточков нашей кузницы…
И до самого дома, проходя затихшими улочками ночного Баргореля, он говорил о красоте и благородстве своего ремесла.
Глава шестая
Старый отшельник
Пока принц Корфул наблюдал учебный поединок в фехтовальном зале, а потом прятался с принцессой Аделиной за дверью от старого шута, в тайных королевских покоях, король Магнус Мудрый беседовал с одним странным человеком, и беседу эту нельзя было назвать приятной.
Тайные покои представляли собой небольшой зал с высоким сводом. Из темного узкого коридора в него вела низкая двустворчатая дверь, напротив располагался большой камин, в котором неизменно поддерживался огонь. По правую сторону от камина вдоль стены тянулась длинная скамья, а по левую — находилось полукруглое, в две ступени, возвышение, на котором стояло удобное мягкое кресло, заменяющее трон.
В этом кресле и сидел король Магнус. Он был худым, но прямым и крепким. Седым, как лунь, но отнюдь не дряхлым. Глубоко сидящие в глазницах серые глаза смотрели из-под под мохнатых седых бровей пристально и проницательно. Одет он был в темно-синюю тунику, препоясанную широким серебристым кушаком. Под туникой виднелась рубаха с длинными рукавами из той же материи, что и кушак.
Король сидел, откинувшись на спинку кресла, упершись в подлокотники и крепко сцепив пальцы. Подбородок его касался груди, а взгляд, полный скорбных размышлений, был обращен в пол.
У подножия ступеней, на низком табурете сидел человек неопределенного возраста: его черные как смоль волосы были щедро осыпаны сединой, лицо несло на себе отметины времени и скитаний, но большие темно-синие глаза светились необычайной живостью. Полы бурого балахона тяжелыми складками лежали вокруг сидящего, спереди из-под них выглядывали босые ноги в изношенных сандалиях. К плечу отшельника был прислонен отполированный за годы странствий простой посох. Он, прищурившись, смотрел на короля, и в этом взгляде читалось сочувствие.
Молчание, похоже, длилось давно.
В зал тихо вошел Голь, некогда шут, а теперь самый близкий поверенный короля. Правда, многие поговаривали, что, перестав быть «дураком», Голь так и не сделался умным, но король ценил старого слугу за преданность: Голь, не задумываясь, грудью закрыл бы своего короля от любой опасности, и причиной тому была отнюдь не глупость, а большая любовь. Да и что касается глупости бывшего шута, тут было немало преувеличений: ему вполне хватало умственных способностей подмечать все, что творилось во дворце, и в надлежащих подробностях сообщать королю, так что Голь был при короле не столько телохранителем, сколько «государевым оком и ухом».
Появление Голя, тихо присевшего на скамью в дальнем углу зала, как будто пробудило короля. Не поднимая головы, он проговорил низким, слегка сиплым голосом:
— Я никогда не ожидал ничего доброго от твоего посещения, Ольд-отшельник, но сегодня ты превзошел самого себя.
Выдержав паузу, отшельник ответил:
— Поверь, государь, меня самого не радует роль горевестника, которую я невольно исполняю…
— Невольно?! — воскликнул вдруг король с такой мукой в голосе, что Голь, несмотря на свою дряхлость, подскочил с места и, положив руку на рукоять кинжала, сделал несколько шагов к отшельнику.