Так мы едем некоторое время. Немного спустя он потупил глаза и медленно спрятал верёвку обратно в карман. Казалось, он что-то обдумывает. Вдруг он выпрямляется на сиденье, взволнованно указывает на окно экипажа и говорит:
— Смотрите, смотрите — там!..
Я невольно повернул голову — и в то же мгновение что-то холодное и влажное сжало мою шею. Негодяй стоял, нагнувшись надо мною, и своими холодными пальцами сжимал мне горло. Я не знаю, закричал ли я, думаю, что нет; дело в том, что в это мгновение во мне произошла перемена. Меня внезапно осенила мысль, что этот человек хочет только напугать или подурачить меня; я был совершенно уверен, что он не собирается меня задушить. Поэтому я пришёл в ярость и изо всех сил толкнул его. Но он крепко держал меня. Я поискал ощупью шнурок звонка у себя за спиной, нашёл его и дёрнул. Но он продолжал крепко держать меня; он хорошо слышал дребезжание звонка и всё же не ослаблял хватки. Некоторое время мы боролись друг с другом; ему удалось поранить мне шею, справа, около самого уха; его дерзость не знала границ; он нанес мне рану гвоздем или штопором, чем-то, что он вонзил в меня, и это было очень больно. Наконец мне удалось освободиться тем, что я стал неистово бить его кулаками, я наносил ему удары один за другим, куда попало. В эту минуту кучер открывает дверь, и только тут я замечаю, что экипаж стоит.
— Будем поворачивать? — спросил кучер.
Совершенно ошеломлённый, я выскочил из экипажа. Мой спутник спокойно сидел на своём месте, спокойно, как прежде,
— Да, повернём, — ответил он.
— А я пойду обратно, — сказал я. — Поезжайте с этим человеком к чёрту, если хотите!
— Пойдёте? — спросил кучер. — Пешком?
Незнакомец ничего не сказал, на меня он не смотрел. Тут я обозлился всерьёз, резко приказал кучеру ехать обратно, снова вскочил в экипаж и в ярости захлопнул дверцу. Я был очень возбуждён и чувствовал себя сильным, необыкновенно сильным.
Я подсел к своему спутнику излишне близко, стараясь занять как можно больше места и зажать его в самый угол; усаживаясь, я ещё и толкнул его грубо локтем. Но он всё это стерпел и не сказал ни слова. Только тогда, когда мы уже поехали опять в Копенгаген, он сказал улыбаясь:
— Вы теперь, наверно, заявите на меня за это?
Я не отвечал.
Он положил обе ноги на мою шляпу, которую я снял и бросил на переднее сиденье, чтобы можно было сидеть в экипаже выпрямившись; он крепко вдавил каблуки в тулью, и я слышал, как она лопнула. Я всё более и более убеждался, что он лишь хотел нагнать на меня страх, и я чувствовал себя униженным.
— Но если вы хотите на меня донести, — продолжал он, — вы должны сделать это немедленно. О, я исчезну раньше, чем меня схватят! Уверяю вас, что ещё до рассвета я буду, может быть, в Сконе. Нет никакого смысла! — Он ещё много говорил о том, как он умеет исчезать в самое короткое время, но в заключение он сказал: — А может быть, я и не подумаю тронуться с места; может быть, завтра я буду иметь честь раскланяться с вами на Эстергаде.
Он сказал это, нисколько не хвастаясь, тихим печальным голосом. Моя шляпа под его ногами всё больше и больше превращалась в бесформенную массу.
Я ответил, наконец, что при встрече буду иметь честь совершенно его не заметить, пройти мимо него, словно он пустое место, а если он когда-нибудь окажется лежащим на моём пути, я пройду по нему.
— Я рта не открою, чтобы увидеть вас повешенным, — сказал я, — я презираю вас и не хочу даже выбросить вас из окна экипажа.
Впрочем, этого я и не смог бы сделать, но я всё же сказал это, как говорятся такие вещи. Он стерпел и это.
Около «Лошади» мы оба вышли. Я пошёл своей дорогой, а он остался расплачиваться с кучером; я пошёл домой с непокрытой головой…
Это был первый раз, что я встретился с ним. По сей день у меня на шее есть отметина в память об этом вечере.
Три или четыре года спустя я совершал небольшое путешествие по Германии; я ехал из Гамбурга в Бремерхафен. Я приехал на вокзал за десять минут до отхода поезда и поэтому мог не торопиться. Я шёл вдоль поезда, отыскивая себе хорошее место, и дошёл почти до паровоза. Тут какой-то человек машет мне из окна купе, и я увидел, к своему большому удивлению, что это «мой старый знакомый» по той поездке в Копенгагене, человек с чёрными глазами. Я тотчас же узнал его.
Я невольно вздрагиваю, чувствуя себя неприятно задетым, и прохожу мимо ёго купе. Но когда я иду дальше, мне внезапно приходит в голову, как бы он, чего доброго, не подумал, что я боюсь его; к тому же теперь, став на несколько лет старше, я ни в коем случае не хотел избегать этого интересного человека. Поэтому я поворачиваю назад, как бы всё ещё отыскивая себе место в поезде, и останавливаюсь, равнодушно и словно бы случайно, перед его купе. Я открываю дверь и вхожу.