Безысходное прозрение вело его сквозь пустоту темных улиц. И вот, под внимательными звездами в трещинах облаков, плутая среди глухих заборов, погасших окон, нарождающейся листвы, в одиночестве, не приглушенном ничьим присутствием, он приник к своей флейте, к своему отвергнутому нищему чуду. Не флейта - само сердце музыканта заплакало в неизреченной жалости к миру, ко всему живому, к любящим, спящим, терзающимся бессонницей, к травам, деревьям и звездам, к черным и глухим домам, к зверям, рыбам, птицам и насекомым, к ночному поезду, грохочущему за лесом, к тесной грозди котят в животе матери-кошки, к белокаменным парусам церквей, к оброненному мальчишкой перочинному ножу, к медведке, прогрызающей свои ходы в горьких недрах земли, к молодоженам, задремавшим в счастливой испарине, к их ребенку, чья жизнь начнется на следующую ночь, к спиленному ясеню, к рекам, камням, пустыням, океанам и планетам...
Впереди него, в густой заводи темноты, прошмыгнуло серое пятно, затем еще одно. Он обернулся, прослеживая их путь, и увидел, что улица позади него шевелится и ползет, как бугристая мрачная лента конвейера. Меж лопаток встрепенулся, заерзал жуткий холодок. Луна вышла из-за тучи, озарив улицу водянистым подобием света.
Флейтист содрогнулся. За ним шли крысы. Прижавшись друг к другу плотно, как булыжники мостовой, посверкивая круглыми глазками, неисчислимое множество крыс наполняло улочку от забора до забора. Передние зверьки остановились вместе с флейтистом, но задние напирали на них, послышались писк и возня; крысиная мостовая начала горбиться, вспучиваться неровными волнами, и музыкант понял, что через несколько-мгновений вся эта омерзительная масса хлынет на него просто по инерции. Как ни странно, грозящая опасность не парализовала его, а, наоборот, заставила действовать быстро и продуманно. Превозмогая тошнотворный страх, он повернулся и пошел, играя на флейте. Слух его раздвоился: машинально следя за мотивом, он отчетливо слышал позади себя тысячелапмй шорох.
Городская окраина кончилась, потянулись свежевспаханные поля, отороченные черными зигзагами ельника.
Пройдя несколько километров, флейтист оглянулся на ходу, увидел копошащееся бескрайнее море крыс и остановился. Крысы обтекли его со всех сторон, оставив незанятым лишь островок пашни вокруг музыканта, шага три в поперечнике. Затем они стали медленно приближаться, сужая зубчатое кольцо морд. Тогда он снова заиграл и пошел, а его паства послушно разомкнулась, образуя проход.
...Небо уже заметно светлело, я над горизонтом расширялось бледное сияние, предвещавшее восход солнца, а он играл и шел, таща за собой чудовищный крысиный шлейф, задыхаясь, не смея прервать музыку. Он надеялся, что с восходом солнца его кошмар сгинет.
Солнце взошло. И при его свете он увидел позади себя, насколько хватало глаз, ржавую бугристую равнину - тысячи и тысячи крысиных полчищ. Голова его закружилась, онемевшие руки выпустили флейту, и а изнеможении он опустился на росистую траву, с бессильным ужасом предчувствуя, что сейчас крысы загрызут его...
Очнулся он на закате. Начинало холодать, и крысы укрыли флейтиста собой, как живым одеялом. Почувствовав его пробуждение, они с визгом шарахнулись в стороны, очистив небольшой круг. Голодный и разбитый флейтист встал, подобрал флейту и, увидев невдалеке ручей, прорезавший бурую крысиную пустыню, направился к нему. Свободное пространство передвигалось вместе с ним, он шел, словно бы в луче зеленого прожектора.
Склонившись над водой, он безучастно отметил, что волосы его совершенно поседели. Почему-то вспомнился седой человек, игравший на дудочке.
- Флейтист ополоснул лицо и напился. Сгрудившиеся вокруг крысы жадно лакали воду. Утолив жажду, они вопрошающе уставились на него.
Крысы ждали своего музыканта. И он почувствовал невозможность возвращения к людям, в Большой Город, который очистился от крыс. Он не мог вернуться. Ему просто незачем было возвращаться. Никто не ждал его, никто не испытывал в нем потребности, кроме крыс. Он победил неистребимое проклятие каждого города и в награду оказался пожизненно прикован к нему.
А еще музыкант понял, что не он обладает флейтой, но флейта владеет им. Это она, как крохотное копье музыки, взятое наперевес, ведет за собой его, и крыс, и всю красоту, и всю мерзость мироздания.
Руки сами подняли флейту. И он пошел, играя, волоча за собой ужас подвалов, затхлость кладовых, вонь помоек и чердачное запустение, корчи зачумленных и агонии загрызенных младенцев, пошел, возглавив мириады отчаянных, жадных, жестоких, смрадных тварей, покорных только флейте, и он шел, играя без передышки, все дальше, все дальше и дальше, все дальше, дальше, дальше...