Советский союз провозгласил начало Великой Отечественной войны. С началом вторжения Германии на территорию СССР был открыт Восточный фронт, который вскоре станет крупнейшим театром военных действий за всю историю человечества.
Боюсь, что все пошло совсем не так
Летом и осенью 1941 года члены «Уранового общества» не достигли каких-либо заметных успехов в своих исследованиях. Имперское военное министерство сделало заказ на 1500 килограммов тяжелой воды, однако к концу года поставлено было всего 360 килограммов. В распоряжении немецких физиков находилось значительное количество уранового порошка, полученного от компании Degussa[50], однако с первой партией тяжелой воды, наконец-то появившейся у ученых, Гейзенберг все же решил использовать оксид урана.
В конце лета 1941 года Гейзенберг и Депель собрали экспериментальную модель L–II, основываясь на той самой схеме, по которой они строили реактор почти год назад. Теперь в алюминиевой 75-сантиметровой сфере находилось чуть более 140 килограммов оксида урана и около 160 килограммов тяжелой воды. Результат снова был отрицательным. Однако, когда ученые внесли в свои расчеты поправку на поглощение нейтронов атомами алюминия, то увидели, что реакция все же должна неминуемо вызывать умножение нейтронов. Физики почувствовали, что почти нашли правильный путь. Это было нечто большее, чем просто интуитивная догадка или чутье. Позже Гейзенберг утверждал: «Именно в сентябре 1941 года мы увидели перед собой прямой путь, ведущий к созданию атомной бомбы».
Гейзенберг вряд ли сомневался в том, что успехи немецкой науки намного опережали достижения английских и американских физиков. Поэтому он и оказался в довольно необычном и, вполне вероятно, не самом приятном положении. Вайцзеккер настоял на том, чтобы ученый обратился за советом к своему бывшему наставнику — Нильсу Бору. Однако заставить Гейзенберга искать этой встречи могли и другие мотивы.
После того как в апреле 1940 года германские войска оккупировали Данию, Бор предпочел остаться в Копенгагене, в своем Институте теоретической физики. Хотя в его жилах и текла еврейская кровь, но, как и 8000 других датских евреев, он находился под защитой соглашения (возможно, только временной), которое правительство Дании заключило с фашистами, упирая на необходимость сохранять хотя бы видимость того, что нацисты на территорию страны были приглашены, а не захватили ее.
То, что Гейзенберг и Вайцзеккер волновались за Бора, сомнению не подлежит. Возможно, ехать к бывшему наставнику в Копенгаген Гейзенберга заставила и внутренняя обеспокоенность, этична ли деятельность «Уранового общества». В своих мемуарах, написанных почти через 30 лет после рассматриваемых событий, Гейзенберг вспоминает и о предложении Вайцзеккера: «Было бы хорошо, — сказал Вайцзеккер, — чтобы в Копенгагене ты обсудил с Нильсом и эту тему. Если он скажет, например, что мы делаем все неправильно и должны немедленно прекратить работать с ураном, я был бы очень рад».
Если верить Гейзенбергу, то в первую очередь он хотел узнать мнение Бора об этичности дальнейших исследований, которые в перспективе могли иметь «тяжкие последствия, если использовать их в военных целях». Позже Питер Йенсен, также состоявший в рядах «Уранового общества», скажет, что Гейзенберг, этот «первосвященник» немецкой теоретической физики, намеревался получить от своего «Папы» отпущение грехов. Пайерлс в будущем представит это таким образом: «[Гейзенберг] решил было поужинать с дьяволом, но вдруг обнаружил, что ложка-то у него коротковата».
Сам Вернер с большим нетерпением ждал встречи со своим бывшим учителем. В его глазах, как и в глазах многих других физиков его поколения, Бор обладал непререкаемым авторитетом. Жена Гейзенберга, Елизавета, писала:
В Тисвильде[51] у семьи Бора был красивый загородный дом. Навещая их, он всегда играл с детьми и катал их на тележке, запряженной пони. Часто они надолго выходили с Бором в открытый океан. Нильс тоже приходил к нему в гости, в его лыжный домик. Они вместе решали задачи, которые им нередко подбрасывала физика. Ему казалось, что с Бором можно говорить на любые темы.