Сансони Риарио Раффаэлло — см. Раффаэлло.
Симоне Франческо ди — помощник Верроккьо.
Скала Бартоломео — гуманист и друг семьи Медичи.
Смеральда — служанка Верроккьо.
Стуфа Сигизмондо делла — друг Медичи.
Сфорца Лодовико — брат Галеаццо, герцога Миланского. Известен также как Моро — Мавр; это прозвище он получил за смуглый цвет кожи.
Тиста — ученик Верроккьо и Леонардо.
Торнабуони Марко — молодой флорентийский патриций.
Тосканелли Паоло ди Поццо — лекарь, астроном и географ.
Уго — ученик Тосканелли.
Унгермамет — сын Уссуна Кассано.
Уссун Кассано — царь Персии.
Фарис — евнух-мамлюк, эмир.
Франческо Неаполитанский — лютнист.
Хилал — евнух-мамлюк, эмир.
Работы Леонардо да Винчи цитируются по изд: Леонардо Да Винчи. Избранные произведения: В 2 т. СПб.; М., 1999.
Пролог
Большая птица первый начнет полет со спины исполинского лебедя, наполняя вселенную изумлением…
А он все вглубь и вглубь неспешно реет,
Но это мне лишь потому вдогад,
Что ветер мне в лицо и снизу веет.
В прозрачных сумерках Амбуаза, городка во Франции, маэстро Леонардо да Винчи сидел перед слабым огнем камина и по одной бросал в его рыжеватые сполохи страницы самого ценного из своих рукописных «кодексов»[1]. Пламя шипело, когда из свежего зеленого дерева рождались капли и, пощелкивая, умирали от жара; а страницы свертывались, как цветы на закате и темнели, охваченные огнем.
Хотя у Леонардо и оставались еще силы, он чувствовал близость смерти. Не умерла ли уже его правая рука? Она недвижимо висела, покоясь на колене, чужая, бесчувственная. Хорошо хоть последний удар не затронул левую руку; он все еще мог немного рисовать, хотя последнюю картину, обнаженного и чувственного Иоанна Крестителя, заканчивал под его наблюдением юный ученик и компаньон Леонардо Франческо Мельци.
Тусклый свет сочился сквозь высокие узкие окна, дробясь в концентрических розетках, как в плохо шлифованных призмах; вдали виднелись луга и деревья, тающие в зеленом сиянии, — там была река Амас. Белоснежные стены большой спальни закоптила сажа от какого-то опыта Леонардо — а их было в эти дни не много, потому что, хоть ум Леонардо был быстр и по-прежнему полон идей, тело изменяло ему, как слишком туго натянутая веревка блока, не выдерживающая большого напряжения. Книги, бумаги и свитки были сложены вдоль стен и на длинных полках; на столах и на полу лежали карты, чертежи, инструменты, линзы и кое-какие другие вещицы его изобретения: калориметр для измерения расширения пара, высокие, странной формы сосуды для гидромеханических исследований, весы с посеребренными полукруглыми рамами, гигрометр, чтобы замерять влажность воздуха, кривые зеркала и устройства для демонстрации затмения в соответствии с идеями, высказанными Иоаннесом де Сакробусто в его книге «Сфера Мира».
Все это было собрано в его спальне, хотя вилла Кло-Люсе была более чем просторна, с библиотеками, гостиными, спальнями, балконами, внутренними двориками, кабинетами и залами — маленький замок, подаренный Леонардо королем Франции Франциском Первым.
Отрывая листок за листком и скармливая каждый огню, Леонардо улыбался — но эту ироническую улыбку породило отчаяние. Он взглянул на страничку записной книжки, прежде чем отправить ее в пламя. Этот набросок он сделал во время тайного пребывания в Сирии, но сделал так подробно и с таким тщанием, словно то был чертеж. Рисунок изображал летающую машину с длинными неподвижными крыльями, подобными крыльям летучей мыши; под ее остовом висел в сбруе человек: руки простерты, ладони сжимают рычаги механизмов управления под крыльями.
Он разорвал страничку и швырнул в огонь. Следующая походила больше на набросок к картине, чем на рисунок: на нем парили летающие машины, видимые будто в дымке, а над крылатым флотом реяли баллоны с горячим воздухом — большие мешки, взлетающие к неведомым областям огня и дальше, к разделенным планетным сферам.
И это тоже — в камин.
Он проиграл, хоть и был в его жизни жуткий и восхитительный миг торжества, когда небеса наполнились этими изобретенными им машинами. Он помнит холод воздуха высоко в разреженной атмосфере, так близко от области огня, когда на краткое мгновение ему показалось, что древний Пифагор был прав, что музыка сфер — невероятное трение небес — существует. Он летел над облаками, странами холода, льда и воображения, но не приближался, подобно Икару, к разрушительной сфере огня; не искал он и помощи демонов, чтобы получить в награду сломанную шею, как Симон Маг.