Она засмеялась.
— Милый мой Леонардо, если мне, как ты считаешь, поклоняется вся Флоренция, то Нери, должна сказать, поклоняется тебе.
— Мне казалось, я только и нужен ему, чтобы служить приправой к его вечеринкам.
— Он плохой художник, но хороший собиратель, и глаз у него верный. У него есть несколько твоих работ.
— Что?
— Просто наброски, Леонардо. Тебя трудно собирать. По слухам, даже маркизе Изабелле д’Эсте не удалось заполучить одну из твоих маленьких Мадонн.
— Я пишу очень медленно, мадонна Симонетта, и очень напряженно тружусь над несколькими маленькими Мадоннами.
— Я не рассчитываю оказаться удачливее маркизы, — сказала Симонетта.
— Богатые покровители вовсе не обивают порога мастерской Андреа с заказами для меня.
— У тебя плохая репутация: ты не завершаешь заказанного; но Лоренцо заинтересовался тобой. Посмотрим, что я смогу сделать.
— Что ж, должен признаться, что вы с Нери надули меня, — сказал Леонардо.
— Вот как?
— Если он загримировал тебя и себя, он очень хорош. Быть может, это мне стоило бы поучиться у него.
Симонетта тихонько засмеялась.
— Ты считаешь само собой разумеющимся, что это сделал Нери?
— Кто же еще?
— Ты не можешь даже предположить, что это я?
— Я потрясен.
— Потому лишь, что ты мужчина, Леонардо. Я же и научила Нери, как подражать твоему голосу, а то он квакал, как лягушка. — Она ловко передразнила Нери и продолжала: — Знаком тебе художник Гаддиано?
— Конечно, — сказал Леонардо. — Ходят слухи, что он сиенец; его заказчикам приходится связываться с ним через поверенного. Гаддиано сделал чудесную терракотовую Кибелу, что стоит у фонтана в садах Медичи в Карреджи. Это так?
— Ты очень наблюдателен. Это действительно работа Гаддиано. — Тут она встала, подчеркнуто поклонилась и сказала: — А Гаддиано — это я.
— Ты?!
— В это не так уж трудно поверить тому, кто всего несколько часов назад считал меня своим другом Нери.
— Прости мое удивление, мадонна, но большинство из нас, смертных, не знает, как бы прожить по-человечески одну жизнь. Ты же живешь сразу двумя, — заинтригованно добавил Леонардо. — Это как если бы быть сразу в двух местах.
Симонетта засмеялась и процитировала Горация:
— «Никто не живет, довольный тем, как он живет».
— Под маской Гаддиано ты получила завидную известность скульптора и художника, — сказал Леонардо. — Но у большинства из нас нет способностей к преображению. Быть может, ты — Парацельсов стихийный дух? Превратить себя в Нери, а Нери в меня было бы для такого существа детской игрой.
— Что же мне еще делать? — спросила она.
— О чем ты?
— Ты можешь жить, не рисуя, не ваяя? О, ты, наверное, можешь — пока остаются наука и твои исследования.
— Пока видят мои глаза, я могу занимать их и явлениями природы, и предметами искусства.
— А вот я не могу, милый Леонардо. И не могу писать и быть известной под собственным именем, под именем Симонетты.
— Но такие прекрасные работы принесли бы тебе только честь и славу.
— С женщиной никто не стал бы считаться, — сказала Симонетта. — Меня не принимали бы всерьез, я не смогла бы получить и самых простых заказов. Зато как мужчина… как мужчина я могу бороться на равных. Я могу покорять умы и души других мужчин. Как женщине мне подвластны, да и то на время, только их сердца и напряженные пенисы.
— Возможно, ты недооцениваешь власть женщины над мужчиной.
— Из всех женщин Флоренции менее всего можно упрекнуть в этом меня, — сказала Симонетта. — Но что бы ты об этом ни думал, женщина — не важно, какое положение она занимает, — всего лишь служанка мужчины. Я хочу получить бессмертие… Carpe diem[24]. В отличие от вас всех, мое время ограничено.
— Но Гаддиано работает уже…
— Во Флоренции — три года, — сказала Симонетта. — Три года назад я поняла, что умираю. Прошлое Гаддиано придумано мной; оно основано на слухах, картинах, помеченных более ранней датой, нескольких поддельных письмах. О, я обдумывала возможность использовать влиятельных друзей, но меня никогда не приняли бы всерьез, как не принимают всерьез мать твоего друга Бартоломею.
— Но ее уважают — как поэтессу.
— Да, как религиозную поэтессу. Но читают ли ее стихи в церквах? На улицах? Будь она повивальной бабкой, от нее и то было бы больше проку.
Симонетта принялась расхаживать по комнате, словно один из львов Лоренцо, запертых в клетке.
Леонардо поднялся и поймал ее за руки. Она смотрела в пол, точно Леонардо был ее отцом, а не любовником.