— Откуда ты знаешь, что она не исторгла его?
— Потому что она не отрицает этого. Она улыбнулась, поцеловала меня и попросила не обсуждать этих дел с Лоренцо.
— Я все-таки не думаю…
— Она сказала, что скоро умрет. И что моя любовь — сокровище, прекрасное и утонченное, бальзам, смягчающий боль ее души. Под «любовью» она разумела фантом, который я создал в замену ей. Она назвала его «дверью в горний мир».
Сандро помолчал и добавил:
— И тогда я увидел его. Увидел в ее глазах.
— Тебе пришлось нелегко, друг мой, — признал Леонардо.
И вдруг ему вспомнилось, как улыбалась Симонетта, когда Мирандола изгонял из нее фантом. По спине у него пробежали мурашки.
— Когда я умирал от желания и тоски по Симонетте, я думал, что не вынесу этого, что лучше быть пустой тыквой, лишенной чувств…
Леонардо печально улыбнулся:
— Думаю, всякий, кто безнадежно влюблен, мечтает о том же.
— Но вот теперь я пуст и жажду лишь одного — наполниться.
Леонардо хлопнул друга по спине и обнял его за плечи.
— Ты скоро поправишься, обещаю. Деревенским девкам от тебя спасу не будет.
— Не лги мне снова, Леонардо. — В голосе Боттичелли не было ни малейшей злости. — Ты ведь мне уже однажды солгал.
Леонардо отшатнулся.
— Я знаю, что твоя дружба с Симонеттой не была невинной. Но не нужно бояться, никому из вас я не причиню зла.
Леонардо хотел что-то сказать, но Сандро прервал его:
— Не оправдывайся и не извиняйся. Ничего не нужно… сейчас. Я чувствовал, что в последнее время мы отдалились, и тревожился… тревожился за тебя, друг мой. Давай не дадим нашей дружбе остыть. К кому мы сможем прийти, если нас не будет друг у друга?
Леонардо согласился. Он чувствовал себя неловко и униженно и злился на себя, потому что Сандро был единственным близким ему человеком; и вот он, который куда лучше умел обращаться с машинами и холстами, чем с людьми, оказался близок к тому, чтобы потерять привязанность единственного друга.
Они шли молча, а потом он сказал:
— Я не собираюсь поддаваться этому, Пузырек, но мне страшно. Мне опять снилось, что я падаю.
— Может, тебе стоит попросить Лоренцо…
— Нет. Моя Великая Птица полетит, — сказал Леонардо. — Вот увидишь.
— Это вина Лоренцо. Он подбил тебя на это сумасбродство. Порой он забывает, что он не император. Он может быть столь же суров, как те тираны, которых он так ненавидит. Но это не стоит твоей жизни, милый друг.
— Не нужно мне было заговаривать об этом сне, Пузырек. Прошу тебя, не тревожься. Мое изобретение безопасно; со мной ничего не случится. Просто у меня душа немного не на месте, как у любого, кому предстоит выступать перед толпой.
— Конечно, — мягко сказал Сандро, словно успокаивая друга.
Но Леонардо уже пришел в себя.
— А скоро обо мне будут слагать песни. — Он обернулся и окликнул: — Эй, Аталанте! Сочини-ка песню, чтобы исполнить, когда я поплыву меж облаков!
Аталанте Мильоретти — он сидел с Зороастро да Перетолой в последней повозке — помахал рукой в знак согласия и начал наигрывать на своей лире спокойную, почти монотонную мелодию. Леонардо впал в задумчивое молчание. Потом сказал:
— У меня должно получиться, потому что я не собираюсь стать посмешищем всей Флоренции. И потерять Джиневру.
— Тогда у меня есть для тебя послание.
— Какое?
— Симонетта просила сказать тебе, что она поговорит с его великолепием.
Настал черед Леонардо промолчать.
— Думаю, это касается Джиневры, — продолжал Сандро. — Audentes fortuna juvat[38]. Ты — живое доказательство этой пословицы.
Городок Винчи был укрепленной крепостью, над которой главенствовал старинный замок с кампанилой, окруженный пятью десятками домов из розовато-бурого кирпича. Красные черепичные крыши устилала листва каштанов, кипарисов и лиственниц, а виноградные лозы и заросли тростника подступали тенью к самым окнам; и стенам. Городок с его выщербленными стенами и единственной крытой галереей стоял на возвышенности и смотрел на низину, поросшую оливковыми деревьями, — когда ветер шевелил их листву, она казалась серебряной. Дальше лежала долина Лукки, зеленая, с лиловыми тенями; ее окаймляли горные ручьи. Леонардо вспомнил, что, когда дождь очищает воздух, вдалеке отчетливо видны скалы и расселины Апуанских Альп близ Массы.
Лишь сейчас, приехав сюда, Леонардо понял, как он истосковался по дому. Небо было ясным, а воздух — прозрачным; но мучительные воспоминания затуманивали его взор: он вернулся в детство и снова скакал верхом с дядей Франческо, которого в семье звали лодырем, потому что он не пожелал ограничить радости жизни одним ремеслом. Леонардо и Франческо, который был намного старше его, разъезжали, точно два принца, по всей округе, собирая ренту для Леонардова деда, патриарха семьи, мягкого и педантичного Антонио да Винчи.