Леонардо лежал, не засыпая, но плывя где-то между сном и бодрствованием; он крепко сжимал в объятиях Джиневру. Она не спала и следила за ним взглядом.
— Леонардо… Леонардо!..
— Что? — отозвался он невнятно, потому что лицом утыкался в ее грудь. Он отстранился, опираясь на локоть, чтобы видеть лицо Джиневры.
— Ты когда-нибудь занимался любовью с мадонной Симонеттой? — спросила Джиневра.
Она стала вдруг серьезна и одновременно ребячлива; но ее глаза на миг словно отразили рыжее пламя волос.
— Нет, — сказал Леонардо, мгновенно обретая контроль над собой. Он выдавил смешок и сел. — Конечно нет. С чего ты взяла?
Джиневра пожала плечами, словно забыв уже, что задала ему такой вопрос, и притянула его к себе. И все же Леонардо не мог не чувствовать, что его застали врасплох.
— Много женщин склонялось перед тобой так, как я? — спросила она, имея в виду свою нежную фелляцию.
— Джиневра! — воскликнул Леонардо. — Что за вопросы?
— А, значит, так много, что и ответить не можешь? — лукаво осведомилась она.
— Ну да, бессчетное множество, — ответил он, расслабляясь, и начал ласкать ее, касаться ее лица, шеи, плеч, затем груди.
И она касалась его.
Он снова обрел ее, благодарение чуду Симонетты. Но в то время, когда Леонардо и Джиневра занимались любовью, словно сотворяя одну на двоих шумную молитву, мысли его затемнил фантом — Симонетта. Он не мог не воображать ее, словно под ним была она, а не его истинная Джиневра, словно его касались светлые волосы Симонетты, бледная кожа Симонетты влажно приникала к его коже, словно она была здесь для того, чтобы мучить его, втягивая в свой древний влажный водоворот экстаза.
Леонардо зажмурился, пытаясь изгнать призрачное присутствие Симонетты, но тут он достиг оргазма, и его вина преобразилась в наслаждение.
Ибо такова извращенность даже самого пылкого любовника.
Глава 11
ГОЛОВА ЛЬВА
Более убивают словом, нежели мечом.
Кто так тебя поймет? Кто назовет милой?
Кого ласкать начнешь? Кому кусать губы?
А ты, Катулл, терпи! Пребудь, Катулл, твердым!
И, отбросив страх, единорог придет к сидящей девице, и положит голову ей на колени, и уснет, и так охотники изловят его.
Следующие дни текли приятно и лениво, точно на исходе лета, но без летней жары и влаги. На время Леонардо почувствовал себя счастливым, как никогда. Хотя он постоянно изобретал и чертил машины, работа перестала быть главной его страстью. Но точно так же, как он грезил о Джиневре, так идеи естественно и непрошено рождались в его руках и мозгу; его смертоносные машины появлялись на свет точно так же, как женские портреты, словно его творческая мощь — и любовь — была слепа, как судьба.
Он жил, изо дня в день, день за днем ожидая, когда Лоренцо пригласит его работать в садах Медичи и реставрировать статую сатира Марсия. Между тем он трудился для Андреа, брал небольшие и несложные заказы (как, например, украшение циферблата часов для смиренных монахов из Сан Донато), гулял с Никколо в окрестностях Флоренции, делая зарисовки и записи в переплетенном в кожу блокноте; навещал Сандро и даже Пико делла Мирандолу, дружба с которым все крепла.
Был сезон карнавалов, и флорентийцы находили странную, почти свирепую радость в этих ритуалах весны — турнирах, пирах, состязаниях игроков в мяч и бесконечных парадах, которые наводняли бульвары гигантскими плотами и армиями вооруженных всадников в эффектных костюмах.
Первый Гражданин не был исключением. Хотя Лоренцо упорно не замечал настойчивых и пылких предложений Леонардо насчет летающих машин, вооружения и военной техники, он поспешил пригласить Леонардо, славившегося силой и ловкостью, в свою команду игроков в мяч. Честь немалая, потому что игроки были из благороднейших флорентийских семей и игры обставлялись с не меньшей пышностью и церемониями, чем любой турнир.