Я достал из-под подушки пистолеты, с которыми никогда не расставался, и накинул походный плащ. Затем уверенными шагами направился к выходу из гостиницы. Найдя входную дверь, запертую изнутри, я вздохнул с облегчением, отпер ее и выбрался наружу. Где-то вдалеке был слышен вой собаки; кроме этого, ничто не нарушало царившую вокруг тишину. Я прошел немного вперед, по направлению к торчащим из земли кольям. Развилка дороги скрывалась в тумане. Не заметив ничего подозрительного, я, естественно, двинулся обратно в дом. Войдя в гостиницу, я запер за собой дверь и, стараясь никого не разбудить, осторожно вернулся в свою спальню.
Дойдя до комнаты, я обнаружил дверь распахнутой. Тем не менее я ясно помнил, что прикрыл ее за собой, когда выходил из спальни. Со всей осторожностью, на которую я только был способен, я прокрался в комнату. Хобхауз, взмокший от пота, все так же лежал в своей грязной постели, а над ним, почти касаясь его обнаженной груди, склонился человек в безобразной черной епанче. Я поднял пистолет и взвел курок. Звук заставил пришельца вздрогнуть, но, прежде чем он смог обернуться, дуло оружия уже уперлось ему в спину.
— Выходи! — шепотом скомандовал я.
Незнакомец медленно выпрямился. Подталкивая пистолетом, я вывел его в коридор.
Там я развернул его и сорвал капюшон с его лица. То, что предстало передо мной, сперва лишило меня дара речи, а затем мне сделалось смешно. Мне сразу вспомнились слова, слышанные мной этим вечером, и я не мог удержаться, чтобы не повторить их.
— Одному Богу известно, кто здесь шатается по ночам.
На лице Никоса не было ни признака улыбки. Взмахом пистолета я приказал ему сесть. Он безвольно опустился на пол.
Я наклонился над ним.
— Если ты хотел обокрасть Хобхауза, а именно этим, уверен, ты здесь занимался, почему ты ждал так долго и не сделал этого раньше?
Никос выглядел озадаченным.
— Ведь твой отец, — продолжал я, — и брат и есть те самые клефти, зарезавшие вчера наших охранников?
Никос не отвечал. Я погрозил ему пистолетом.
— Это ты убил моих людей? — повторил я свой вопрос.
Никос медленно кивнул.
— Зачем?
— Они были турками, — последовал ответ.
— А нас почему же не тронули?
В глазах Никоса мелькнула злость.
— Мы солдаты, — сказал он, — а не бандиты.
— Ах да, я совсем забыл, вы ведь всего лишь честные пастухи.
— Да, мы пастухи, — сказал Никос с внезапным приступом ярости. — О мой господин, да мы сами как скоты рабы турецких vardoulacha!
Последнее слово было сказано им без тени иронии.
— У меня был брат, о господин, третий сын моего отца, турки убили его. Неужели рабы не имеют права на месть? Неужто рабам не дано право мечтать о свободе и сражаться за нее? Господь знает, настанет день, когда греки не будут рабами.
Лицо Никоса было бледным, он весь дрожал, но в его черных глазах горел вызов. Я протянул руку, чтобы успокоить его, я хотел обнять его, но он вскочил на ноги и прижался к стене. Вдруг он засмеялся.
— Ах да, конечно. Я же раб, и мне следует повиноваться. Возьми же меня, мой господин, а взамен дай золото.
Его пальцы коснулись моей щеки. Он целовал меня, поначалу губы его обжигали ненавистью, но вдруг я почувствовал что-то иное: это был долгий-долгий поцелуй молодости и страсти, объединивший в себе сердце, душу, разум и чувство, — это было дано мне испытать лишь раз в жизни.
И все же его отчаянная насмешка продолжала звучать в моих ушах. Я потерял чувство времени, и тем не менее должен был прекратить этот поцелуй. Я взял Никоса за руку и снова втащил его в комнату. Хобхауз зашевелился, увидев меня с юношей, промычал что-то и повернулся к нам спиной. Я пошарил около его кровати и вытащил мешочек с деньгами.