— Нужно бить в сердце, — прошептала Гайдэ.
Она подошла к двери.
— Янакос, — мягко позвала Гайдэ. — Янакос!
Словно неуклюжий медведь, Янакос отозвался на ее зов. Пристально глядя слуге в глаза, Гайдэ что-то пропела ему, поглаживая его по щекам. Слабая тень замешательства тронула пустоту его взгляда. Единственная слеза скатилась по щеке Гайдэ и упала на руку Янакоса. Он долго смотрел на слезу, затем взглянул на девушку и безуспешно попытался улыбнуться, но, видно, не смог этого сделать. Гайдэ кивнула мне, она поцеловала его в другую щеку, и я вонзил распятие ему глубоко в сердце.
Янакос взвыл ужасным, нечеловеческим голосом, когда фонтан крови брызнул на балкон. Он упал на пол и тут же на наших глазах стал разлагаться. Куски плоти отвалились от костей, внутренности превратились в ужасную жижу. Я наблюдал с отвращением.
— Теперь, — мягко произнесла Гайдэ, — сбрось его в реку.
Задержав дыхание, я завернул труп в ковер и перебросил его через балкон прямо в Ахерон. Я обернулся к Гайдэ.
— Что это было? — спросил я. — Кто это был?
Она посмотрела на меня.
— Мой брат, — сказала она.
Я в испуге посмотрел на нее.
— Извини. — Это все, что я смог сказать. — Мне очень жаль.
Я обнял ее. Гайдэ вздрогнула, взглянула на меня и подошла к двери.
— Я должна идти, — сдержанно произнесла она.
— Завтра… — спросил я. — Я увижу тебя?
— Ты знаешь в деревне развалины старой церкви?
— Большой базилики?
— Да Пусть снаряжение принесут туда, а я присоединюсь к тебе в полдень. Мы должны бежать до заката.
Она поднесла мою руку к своим губам.
— И тогда, дорогой Байрон, мы должны молиться Свободе в надежде, что она улыбнется нам.
Она вновь поцеловала мою руку и отвернулась; прежде чем я успел обнять ее, она исчезла Я не последовал за ней — что я мог сказать ей, чем помочь? Вся моя усталость прошла. Над восточной грядой гор первые розовые лучи рассвета окрасили снежные вершины. Все трое ворот были открыты, и никто не пытался остановить меня, я достиг деревни незамеченным. Я привязал свою лошадь у дома Горгиу и вошел внутрь, зовя Петро. Маленький мальчик таращился на меня, сидя в углу комнаты. Его лицо выглядело бледным и изможденным от голода. Я предложил ему монетку, но он не пошевелился, даже не моргнул.
— Твой отец здесь? — спросил я.
Я подбрасывал монетку на ладони, и вдруг мальчишка метнулся через всю комнату и выхватил ее у меня. При этом он сильно поцарапал мне руку. Он мгновенно замер, глядя, как тоненькая струйка крови выступила из царапины. Я лизнул ее языком.
— Так где твой отец? — вновь спросил я его.
Паренек продолжал смотреть на меня, затем попытался схватить меня за руку; я слегка шлепнул его по голове, но он, как мне показалось, готов был перегрызть мне горло, однако тут вошел Петро, закричал на мальчика, и тот убежал в глубину соседней комнаты.
Петро проводил его взглядом, затем повернулся ко мне.
— Мой господин? — обратился он ко мне.
Его голос звучал странно, почти отчужденно, но глаза горели прежним огнем. Я объяснил ему, зачем пришел. Петро кивнул и пообещал, что все будет готово.
— В старой базилике? — уточнил я.
Петро кивнул:
— В старой базилике. В дальнем углу, у разрушенной башни.
Я поблагодарил его за хлопоты, Петро холодно кивнул, что было несвойственно ему. Я спросил его, хорошо ли чувствует себя его отец.
— Очень хорошо, — пробормотал он.
Я видел, что он хочет остаться один.
— Ладно, — произнес я, поворачиваясь к двери. — Передавай ему привет от меня.
Петро снова кивнул, но не проронил ни слова, даже когда я сел на лошадь и поскакал по дороге. Петро наблюдал за мной, я почти чувствовал на себе его взгляд.
Я вспомнил, что Янакос был его братом. Узнал ли Петро правду? Я надеялся, что нет. Что может быть ужаснее, подумал я, чем видеть свою собственную плоть и кровь, превратившуюся в подобное существо? Лучше думать, что он умер. Но Гайдэ знала, жила рядом с этим созданием изо дня в день, она — женщина, гречанка, рабыня. Да, подумал я, в темнице пламя свободы горит ярче и свободный дух воспаряет ввысь, несмотря на тяжесть оков. Я молился Свободе, как Гайдэ просила меня, но образ этого божества имел лик моей возлюбленной.
Я проехал вниз по горной тропинке, чтобы увериться, что ничто не помешает нашему побегу. Все было чисто, далеко впереди виднелось небольшое темное облачко, но, кроме него, ничто не нарушало светлой небесной голубизны. Я взглянул на солнце. Оно было высоко над головой. Вот и полдень, подумал я. Я вернулся в деревню и подъехал к базилике. Я въехал через главный вход, внутри ничего не было, пустая оболочка; стук копыт моей лошади эхом отдавался среди развалин. Я сразу же увидел башню: пятнадцать — двадцать ступеней позади голого пустыря, усеянного галькой и заросшего сорняками, вели к тому месту, где раньше стоял алтарь. Но там не было ни души. Я достал свои часы. Двенадцати еще не было… Я подождал в тени башни, но так никто и не пришел; по мере того как проходили минуты, во мне начало нарастать беспокойство, и тишина, казалось, мерцала подобно зною перед моими глазами.