Все ушли, сижу один. Рита хотела остаться, но, что-то воспротивилось в душе, теперь знаю, что именно, моя душа томится по Стеле. Катаю по столу свой камень, он мягко светится, словно печалится вместе со мной.
— Вот как бывает, — обращаюсь к нему, — необдуманно поступил, совершил ошибку и как мне разбить этот узел?
По камню ползут алые линии, как артерии наполненные кровью. Глажу тёплую поверхность, и становится мне легче, будто поддерживает он меня.
Утро в общаге начинается с хождения жильцов по коридору. Хлипкая дверь легко пропускает все звуки, просыпаюсь, встряхиваюсь как собака, выгоняя остатки сна, обречённо иду умываться, впереди новый день.
На улице всё замело снегом, тихо и морозно, почти декабрь. Иду в свою роту, надо показаться на глаза капитану Бухарину, да и взять сапоги у прапорщика Бондара, по таким сугробам в ботинках замучаешься ходить, носки постоянно мокрые.
Из-за рта вырывается пар, скрипит под ногами, чисто вокруг, снег скрывает всю грязь. Вот так и некоторые люди, под внешней благочестивостью, прячут свои грязные помыслы, не даром говорят: чужая душа — потёмки. А ведь нам придётся разгонять тьму, иначе тьма, разгонит нас. Права Дарьюшка, приближается война, идёт приготовление войск и с одной стороны и с другой. И ещё неизвестно, что хуже, потусторонняя нечисть нападёт на людей или люди на людей. Как я недавно заметил, даже упыри имеют сострадание к себе подобным, но не человек к человеку. Сколько он накопил оружия и изобретает ещё более смертоносные системы уничтожения. Точно, скоро озарится Земля десятками тысяч ядерных зонтиков, Отстойник долго пустовать не будет.
В роту прибыл раньше капитана Бухарина, бойцы уже пробежались по утреннему снегу, толпой заходят в казарму, там гудит басом прапорщик Бондар, даёт указание Мурсалу Асваровичу. Каптёр нагрузился простынями, с пониманием кивает, словно они обсуждают некую военную хитрость, замечает меня, смуглое, величиной с казан, лицо озаряется улыбкой. Прапорщик Бондар оборачивается, окидывает меня хмурым взглядом.
— Здравствуй, Кирилл Сергеевич. Мурсал! — так же хмуро обращается к каптёру, — помнится у тебя, сапоги хромовые завалялись, принеси товарищу старшему лейтенанту.
— Спасибо, товарищ прапорщик, — с чувством говорю я.
— Как отдохнул? — смягчается Бондар.
— Энергично.
— Ну, ну, — он неожиданно улыбается, — принимай роту, капитан Бухарин в отъезде.
— Товарищ старший лейтенант, разрешите строить роту на завтрак! — отдаёт честь сержант Ли, в раскосых глазах радость, из-за рта конкретно пахнет чесноком.
— Строй, — рассеяно говорю я, — ты бы рот прополоскал.
— Не помогает, — щурится Ли, — вчера целую головку чеснока съел. Зато, ночью, к нам никто не пристал, — шутит он. — Рота стройся! — орёт он.
— Ключи от кабинета командира, — протягивает связку прапорщик. — Да, к тебе три дня назад, двое мужчин на КПП приходили, утверждали, что твои друзья. О тебе всё выспрашивали. Сказал, что ты в командировке.
— Как они выглядят? — холодея, спрашиваю я, уже знаю кто это. Вот настырные!
— Высокие, в длинных пальто, бородки, как у священников, но, слишком молодые для них. Глаза нехорошие, цепкие, холодные, как у фанатиков. Сознаюсь, даже в моём сердце прошёл трепет. Что за люди? — прапорщик Бондар внимательно смотрит на меня.
— Большие крысы, — говорю одеревеневшими губами.
— От крыс необходимо избавляться, не води с ними отношения, — назидательно прогудел прапорщик Бондар.
— Послушай, сам не хочу! — с горячностью вырывается у меня такая фраза.
Прапорщик улыбнулся:- Будет необходима помощь, обращайся, у меня друг начальником поселковой милиции служит.
— Боюсь, он не поможет, — мрачнею я, — на таких как они, даже яды не действуют.
— Очень образно, — поджимает губы прапорщик Бондар.
— Вообще, спасибо, — искренне говорю я, — если возникнет необходимость, воспользуюсь вашим предложением.
Мурсал Асварович грохнул о пол новенькие сапожки:- Принимай, Кирилл Сергеевич! Сносу не будет, на обратной стороне галифе пятнадцать и тринадцать насечек.
Я уже знаю, часто сапоги делают зеки. Насечки обозначают: максимальные — общий срок, минимальные — сколько отсидел. С таким послужным списком, зекам предоставляется всё самое лучшее: кожа, нитки… и, естественно, за столько лет заключения зеки приобретают не дюжий опыт. Обычно, таким вещам, действительно, сносу нет.
Сержанты Ли и Осман уводят роту на завтрак, я захожу в кабинет командира роты, стягиваю промокшие ботинки, с удовольствием влезаю в сапоги. Оглядываюсь. Где-то должен быть электрический чайник и кофе. Резко звонит телефон. Возвожу глаза к верху, это явно Белов Анатолий Фёдорович. Откуда он узнал?
— Беру трубку:- Слушаю вас, товарищ полковник.
В трубке хмыкнули, раздаётся знакомый голос:- Ты не ёрничай, Кирилл.
— Да я и не думал.
— Почему вчера не пришёл на доклад?
— Поздно было, товарищ…
— Для меня нет ни дня, ни ночи, ты это должен был давно понять, — перебивает меня он.
— Исправлюсь.
— Опять ёрничаешь?
— На этот раз нет, — кусаю себя за губу, надо быть осторожнее.
— Ну да, ну да, — слышится смешок, — в девять всей командой ко мне, — приказывает он.
Так подмывает сказать, Катя не успеет, неожиданно шеф ошарашивает меня следующей фразой:- Нет, лучше в десять, Катюша не успеет собраться, — в его голосе звучат нотки доброго, уставшего от долгой жизни, дедушки.
Сижу с пикающей трубкой, нервно смеюсь. В дверь коротко стучат.
— Да, — кладу трубку на место, встаю, поправляю гимнастёрку. Кого это чёрт несёт?
В кабинет протискивается замполит, лицо каменное, в глазах. Как муха в паутине, увязла обида. Вижу, как косится на мои погоны.
Он проходит в кабинет, без приглашения садится на стул. Хам, однако.
— Кирилл Сергеевич, я несколько не понял, что сержанты Ли и Магомедов делают в роте? Они должны быть на гауптвахте.
— Уверен? — во мне вспыхивает злость. Сажусь в кресло командира роты, с умным видом открываю журнал, насмешливо смотрю в бледное лицо замполита. Ба, да у него даже прыщики есть, как у юнца! Совсем зелёный, с сожалением думаю я.
— В воспитательных целях, не следует проявлять мягкость, — с напором говорит он, — иначе кто Родину будет защищать.
Приподнимаюсь на локтях, долго смотрю в глаза, замполит заёрзал на сидении, пару раз кашлянул кулак.
— Разболтаются, так и до предательства недалеко, — не угомонился он.
— Послушай, старший лейтенант, — сознательно называю его по званию, — сколько у тебя орденов?
— Не понял, причём здесь ордена? — он ещё сильнее бледнеет.
— Тебя хоть раз отмечала партия высокой правительственной наградой?
— Нет, но я…
— А у этих сержантов есть ордена. Если ещё раз их тронешь, морду набью. Вон отсюда.
Замполит застывает, как курёнок на насесте перед старым, умудрённым житейским опытом, бойцом-индюком.
— Это вы мне? — кукарекнул он.
Я встаю, наливаю с графина воду, отхожу к окну. Валит снег, в этом году его как никогда. О замполите совсем забываю, словно не существует он для меня.
— О вашем поведении я обязан доложить в Особый отдел, — вновь раздаётся кукареканье.
— Что ж, голубчик, докладывайте. Кстати, я, сейчас, сам туда иду. И ещё, не гуляйте по ночам, не ровен час Рита тебя узрит.