Втянув в себя воздух, Эмма отвела глаза и постаралась подавить уколы ревности. Нужно быть последней дурой, вообразив, будто у нее есть какой-то шанс с ним. Он – друг. Точка.
– Он уже большой мальчик, Брук.
– Никогда не думала, что скажу это, но, слава богу, мой брат никому не давал обещаний. Она совершенно ему не подходит.
Брук резко вскинула руки.
– Да, не мое это дело.
Эмма улыбнулась подруге и добавила последние штрихи к десертному столу. Мэйзи приготовила кофе, там же стояли горячая вода и коробка с образцами всех имевшихся сортов чая.
Подошел Дилан, шикарный, в темном, сшитом на заказ костюме и галстуке.
– У вас найдется минутка для меня? – Он вопросительно вскинул брови.
Девушки кивнули, сгорая от любопытства, и он отвел их в дальний конец кухни от посторонних ушей.
– Сегодня вы просто превзошли себя. Спасибо, – начал он, но тут же покачал головой. – Полагаю, вы выскажетесь без обиняков. Мы с Каллистой снова вместе?
Эмма затаила дыхание. Она не станет высказываться о крашеной блондинке. Дилан не слишком откровенничает с ней насчет своей личной жизни, но этот серьезный вопрос заставил ее корчиться от угрызений совести. Ей тоже нужно сказать ему правду, и, возможно, это подстегнет его память, но как тогда сложатся их отношения?
Брук уже хотела ответить, но тряхнула головой, словно пытаясь сформулировать мысли.
– Ты не помнишь?
– Нет. Но она ведет себя так, словно мы уже на пути к алтарю. Судя по тому, что я помню, этого не было. Я ошибаюсь?
– Нет, определенно не ошибаешься, – выпалила Брук. – Ничуть не ошибаешься. До несчастного случая ты сказал, что собираешься порвать с ней навсегда.
– Правда? Не помню.
Бедный Дилан продолжал мучиться вопросами. Его взгляд упал на широкие окна, выходившие на море, словно ответы именно там. Сейчас он, похоже, окончательно растерялся. Куда девались его обычная самоуверенность, обаяние, стремление быть всегда на шаг впереди других?
– Если она говорит, что между вами есть что-то большее, Дилан, я бы на твоем месте была осторожнее, – заметила Брук. – Она пользуется твоей амнезией, чтобы пролезть к тебе.
Дилан повернулся к сестре и, вскинув брови, криво улыбнулся:
– Куда именно?
– Завоевать твое расположение, – пояснила за Брук Эмма.
Дилан понимающе ухмыльнулся:
– Ты всегда была дипломатом, Эм. Но не думаю, что Брук имела в виду именно это. Ладно, я все понял.
Он посмотрел в сторону Каллисты, которую окружили актеры, игравшие в этом фильме. Во время разговора она то и дело украдкой бросала на него взгляды, словно хотела закрепить свою победу.
Брук права, Каллиста никак не подходит Дилану. Как ни трудно ему даются воспоминания, ее истинные чувства разгадать несложно.
– Вы единственные, кому я могу доверять, – вздохнул он, потирая лоб под бинтами. – Не могу описать, как все это неприятно. Кое-что вижу ясно. Остальное как в тумане. А есть целый пласт, который не могу вспомнить.
Эмма плюхнула в стакан три кубика льда и налила ему корневого пива, которое он любил с детства.
– Вот, выпей.
– Спасибо, хотя сейчас бы не помешало что-то покрепче.
– Доктор пока не разрешает. Ты еще пьешь обезболивающее, – ответила Брук тоном строгой матери. Как приятно видеть, что эти двое очень сблизились после переезда в Лос-Анджелес из Огайо.
– Немного выпивки меня не убьет.
– Давай не будем проверять, ладно? Я так переволновалась, когда тебя положили в больницу. А мама вернулась домой только два дня назад. Если я позвоню ей и скажу, что ты снова в больнице, у нее случится сердечный приступ.
Дилан закатил глаза.
– Видишь, как она хороша, Эмма, точно знает, как надавить на совесть.
– Мне все известно о тактике Брук, – усмехнулась Эмма. Я с ней работаю.
– Эй! – воскликнула Брук. – Ты должна быть на моей стороне!
– Как я сказал, Эмма – дипломат. Спасибо за пиво.
Он поднял стакан в шутливом тосте, повернулся и отошел.
– У него все будет хорошо, – заверила Брук, провожая его взглядом. – Просто нужно делать все возможное, чтобы помочь ему.
Желудок Эммы свело от тоски и страха. Теперь утаивать что-либо от Брук невозможно. Обычно они делились всем. Но она не может вот так, ни с того ни с сего, признаться: «Я упросила твоего брата переспать со мной в ночь блэкаута и сейчас помню лишь тяжесть его тела на моем, жаркое дыхание и непристойности, которые он шептал мне на ухо».
Она не помнила, как легла в постель, когда он ушел той ночью. Не могла вспомнить, чем все закончилось. Были ли его прощальные слова признанием огромной ошибки? Или он пообещал позвонить? Он понятия не имел о том, что они делали, но, боже, она тоже плохо соображала той ночью.