Именно с этого времени Эренбург дистанцировался от ЕАК и еврейских проблем и уже остерегался во всеуслышание обличать антисемитские настроения в стране, поняв окончательно, что в противном случае он рискует противопоставить себя весьма могущественным силам. Ведь в еврейской среде уже несколько лет ходили упорные слухи о том, что главные антисемиты засели в ЦК и именно оттуда исходят циркуляры со странными дискриминационными новациями в области национальной политики[612]. И хотя в действительности никаких письменных антиеврейских директив не рассылалось (так как такое действие формально подпадало под статью закона о преследовании за возбуждение национальной розни), устные указания такого характера, несомненно, были, что подтверждается многочисленными свидетельствами.
ПРОТИВОРЕЧИЯ ПРОПАГАНДЫ ПАТРИОТИЗМА.
Тем временем шовинизация власти, начавшаяся еще с конца 30-х годов, прогрессировала с каждым месяцем. Происходил этот процесс под прикрытием патриотической пропаганды, интенсивное наращивание которой обычно сопутствует критическим для любой нации периодам. Весьма примечательно на сей счет мнение известного обличителя коммунистической утопии Джорджа Оруэлла, писавшего в годы войны:
«А отчего русские с такой яростью сопротивляются немецкому вторжению? Отчасти, видимо, их воодушевляет еще не до конца забытый идеал социалистической утопии, но прежде всего — необходимость защитить Святую Русь («священную землю отечества» и т. п.)… Энергия, действительно делающая мир тем, что он есть, порождается чувствами — национальной гордости, преклонением перед вождем, религиозной верой, воинственным пылом — словом, эмоциями, от которых либерально настроенные интеллигенты отмахиваются бездумно, как от пережитка»[613].
В этой связи невольно вспоминается знаменитое четверостишие К.М. Симонова, написанное в критические дни ноября 1941 года:
Позднее поэт вспоминал:
«То значение, которое имел для нас Сталин в тот момент, когда писались эти стихи, мне не кажется преувеличенным… оно исторически верно»[614].
Даже специалисты из геббельсовского ведомства видели в Сталине некую «spiritus rector» («вдохновляющую силу»), стимулирующую патриотический настрой народов СССР[615]. Сам же советский вождь предпочитал использовать для укрепления морального состояния общества пропаганду национально-культурных достижений и ратной славы предков. В ноябре 1941 года он благословил защитников отечества славными именами Александра Невского, Дмитрия Донского, Александра Пушкина, Льва Толстого и других выдающихся представителей «великой русской нации»[616].
Такая апелляция к патриотизму русских, на чьи плечи легло основное бремя войны, была не только оправдана, но и необходима в то судьбоносное время. Уместно было и учреждение в конце июля 1942 года новых боевых орденов — Суворова, Кутузова и Александра Невского, а потом, в октябре 1943 года, — и ордена Богдана Хмельницкого, символизировавшего единство славянских народов в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками[617]. Получалось, что сталинский режим в интересах самовыживания в критический для него период вынужден был поощрять и направлять в конструктивное русло здоровый патриотизм народа, который инстинктивно проявился в тяжкую годину. Но поскольку социально-политическая природа режима оставалась неизменной, параллельно он прибегал и к спекуляциям на патриотических идеалах, в том числе и для прикрытия все более усиливавшейся внутриаппаратной борьбы. Ведь высшая номенклатура не была некой аморфной безликой массой, слепым орудием вождя. За внешним идиллическим единством верхнего слоя партийно-государственной бюрократии была скрыта перманентная борьба существовавших в нем группировок, имевших свои специфические интересы. И Сталин не только не препятствовал этой внутриноменклатурной грызне, а наоборот, в интересах укрепления собственного единовластия постоянно стравливал своих придворных, чтобы в решающий момент, поддержав ту или иную сторону в очередной подковерной схватке, определить победителей и покорить побежденных.
612
Впервые о подготовленных аппаратом ЦК «секретном постановлении» и «конфиденциальной инструкции» о введении процентной нормы для евреев, поступающих в вузы, а также о снятии их с ответственных постов в учреждениях и на предприятиях, было упомянуто со ссылкой на анонимные свидетельства в изданной в начале холодной войны книге перебежавшего в сентябре 1945 года на Запад советского военного разведчика И.С. Гузенко «The Iron Curtain» («Железный занавес») (New York, 1948, p. 157). В период «перестройки» нечто похожее стал утверждать публицист Р.А. Медведев, в одном из сочинений которого говорится, в частности, о том, что осенью 1944 года ЦК якобы разослал всем парткомам так называемый маленковский циркуляр, положивший начало дискриминационной политике советских властей в отношении евреев[1581].
614
Симонов К.М. Глазами человека моего поколения. Размышления о И.В. Сталине. — М.: АПН, 1989. — С. 102.