Самое серьезное, что могло тогда произойти, — это легализация скрытого аппаратного антисемитизма и слияние его в едином мутном потоке со стихийной юдофобией масс — к счастью, не случилось. Пока шла война, Сталин не решался, на публичные антиеврейские действия, хотя его завуалированный личный антисемитизм, чутко угаданный ретивым в исполнении любой прихоти «хозяина» придворным окружением[668], скорее всего и спровоцировал ту же кампанию борьбы «за чистоту русского искусства». Но вождь не мог не отдавать себе отчета в том, что подобная авантюра была чревата для советских верхов нежелательными последствиями: самодискредитацией в глазах международного общественного мнения, неизбежными осложнениями во взаимоотношениях с союзниками[669], усилением межнациональных трений внутри общества, подрывом его единства и сплоченности, и, наконец, дальнейшее нагнетание антиеврейских страстей означало бы солидаризацию с человеконенавистнической идеологией и политикой гитлеровцев. Для Сталина такой вариант развития был неприемлем. В отличие, скажем, от Гитлера он был больше прагматиком, нежели антисемитом. Поэтому в интересах дела (точнее, сохранения собственной власти) он не только сумел заглушить в годы войны свою личную антипатию к еврейству, но даже пошел, например, в конце 1941 года на создание ЕАК и извлек из этого немалую политическую выгоду. Однако после войны в мире и стране сложилась принципиально иная ситуация, чреватая, как оказалось, немалыми бедствиями для советского еврейства.
Глава III. Холодная война, власть, пропаганда.
Перегруппировка внутри номенклатурной элиты.
ИНТРИГИ В КРЕМЛЕ.
Победный 1945-й явился для Сталина не только годом военного триумфа, ознаменовавшегося увенчанием его имперской короной в виде преподнесенного ему маршалами[670] звания генералиссимуса, но и апофеозом его национально-государственной доктрины, опиравшейся на пропагандистское использование традиций русского патриотизма. Не случайно, выступая 24 мая в Кремле на приеме в честь командующих войсками Красной армии, он провозгласил тост «за здоровье русского народа», который «заслужил в… войне общее признание как руководящей силы Советского Союза среди всех народов… страны»[671]. Однако интересы мощной империи, которая, выйдя за пределы одного государства и установив контроль над Восточной Европой, превратилась в мировую державу, не позволяли Сталину почивать на лаврах триумфатора. Покоившаяся на единодержавии верховная власть требовала обеспечения соответствующего ей баланса политических сил внутри страны, тем более что здесь образовался явный перекос в пользу значительно окрепшего в годы войны партийно-государственного тандема Маленков — Берия, выражавшего интересы военно-промышленного комплекса. Такая тенденция стала беспокоить Сталина задолго до победного мая 1945-го. Уже начиная с середины 1944 года он стал негласно противодействовать дальнейшему росту влияния этой группировки, используя в качестве политического противовеса Жданова и его «ленинградцев». Правда, в связи с тем, что в сентябре того же года Жданов был назначен уполномоченным от политбюро на мирных переговорах с Финляндией и отбыл в Хельсинки, его позиции на столичной «бирже власти» временно ослабли. Тем не менее фортуна ему благоволила: в декабре его главный соперник в борьбе за лидерство на «идеологическом фронте» Щербаков серьезно заболел, а 10 мая 1945 г. скончался от «паралича сердца»[672]. Это была ощутимая потеря для его сторонников в ЦК, и прежде всего для Маленкова. И хотя последнему удалось тогда присовокупить к многочисленным своим обязанностям по секретариату ЦК еще и руководство идеологической сферой и сохранить фактически перешедший к нему в годы войны от Жданова статус второго секретаря ЦК партии, однако в отличие от Щербакова он не был силен в вопросах организации пропаганды и не мог в этом новом качестве соперничать на равных с таким опытным партидеологом, как Жданов. Это обстоятельство заметно облегчало стоявшую перед Сталиным задачу.
668
Характерный пример. Однажды при очередном просмотре материалов, подготовленных к публикации в «Правде», у Сталина вдруг возникла причуда проставить точки над встретившимися ему в тексте буквами «ё». Эта самая молодая в русском алфавите буква, введенная двести лет назад по предложению президента Российской академии Е.Р. Воронцовой-Дашковой, после Октябрьской революции была изъята из употребления. Благоволение вождя к ранее третируемой литере, разумеется, не осталось незамеченным его приближенными. На другой день, 7 декабря 1942 г., в «Правде» появилась передовица с целым набором «ё» в заголовке и тексте. И хотя тогда шла решающая для судьбы отечества битва на Волге, аппарат Агитпропа во главе с Александровым немедленно занялся разработкой специального постановления правительства о восстановлении употребления буквы «ё» в правописании и формированием комиссии во главе с Потемкиным для выработки соответствующих правил[1594].
669
В ЦК ВКП(б), например, очень всполошились, когда в 1943 году в Палестине в издательстве газеты «Давар» вышла книга проживавшего в Нью-Йорке Я. Лещинского, в которой утверждалось, что «фашисты истребляют евреев физически, а Советы — духовно»[1595].
670
Известно, что первоначально в Древнем Риме почетный титул императора присваивался военачальникам их соратниками за победы в битвах.
672
Произошло это после того, как 9 мая уже выздоравливавший после инфаркта миокарда Щербаков приехал в Москву из санатория «Барвиха», чтобы отметить День Победы. Кремлевские медики, разрешившие эту поездку, потом будут арестованы по «делу врачей».