«Товарищ Сталин! В искусстве действуют враги. Жизнью отвечаю за эти слова».
Далее в письме эти «враги» разоблачались с бескомпромиссной решительностью:
«Виновники дезориентации театров… группа ведущих критиков, замаскированных космополитов, формалистов, занимающих основные позиции в критике, направляющих мнение недалеких руководителей даже таких газет, как «Советское искусство» и «Известия». Их главари: Юзовский, Мацкин, Гурвич, Альтман, Бояджиев, Варшавский, Борщаговский, Гозенпуд, Малюгин. Эти критики поднимают низкопробные пьесы, пристраивают в театры таких пасквилянтов на нашу действительность, таких ловкачей и дельцов, как Масс, Червинский, братья Тур, Прут, Финн, Ласкин и проч. Космополиты пробрались в искусстве всюду. Они заведуют литературными частями театров, преподают в вузах, возглавляют критические объединения: ВТО, Союза писателей, проникли в «Правду»… «Культуру и жизнь»… в «Известия»… Эта группа крепко сплочена. Скептицизмом, неверием, презрительным отношением к новому они растлевают театральную молодежь и людей недалеких, прививая им эстетские вкусы, чему, кстати, очень помогают пошлые заграничные фильмы, заливающие экраны (низкопоклонничество перед Западом, отрицательное отношение к явлениям нового в нашей жизни)… Бороться с ними трудно. Они уважаемы и занимают ответственные посты. Людей, осмеливающихся выступить против них, подвергают остракизму через своих приверженцев и ставленников во всех нужных местах, создают вокруг протестующих атмосферу презрения, а их принципиальную борьбу расценивают как склочничество. Вокруг советских партийных пьес сознательно устраивают заговоры молчания[783]. На спектакли «Великая сила», «Хлеб наш насущный», «Обида», «Московский характер» эти знатоки не рекомендовали писать рецензии, а в газете слушались их «квалифицированных советов»…Все эти космополиты-деляги не имеют любви к советскому, «мужичьему» (Юзовский о Л. Леонове) искусству. У них нет национальной гордости, нет идей и принципов, ими руководит только стремление к личной карьере и к проведению европоамериканских взглядов о том, что советского искусства нет. Эти «тонкие» ценители страшно вредят, тормозят развитие искусства…Товарищ Сталин! Личных интересов я уже не имею. Мне 50 лет. Жизнь прожита. Даже мое богатырское здоровье больше не выдерживает той борьбы, которую честно веду с врагами в искусстве всю свою сознательную жизнь. Лично я ничего не достигла, потому что меня хоть и считали талантливой, но отовсюду изгоняли за нетерпимый характер. Иголкой копаю колодезь, но тем радостней бывает, когда вдруг брызнет из него животворная вода, если Ваше око направляется в эту сторону»[784][785]
Тем временем приближался день открытия XII пленума правления ССП. Решением политбюро от 16 ноября это должно было произойти 15 декабря. Однако вследствие закулисной борьбы, развернувшейся между Фадеевым и Агитпропом, требовавшим отложить пленум и не одобрившим доклад руководства писательского союза на нем, пленум начал свою работу только 18 декабря. Игнорируя запрет Шепилова, с основным докладом выступил Софронов. Хотя, тот и держался уверенно и даже с некоторой бравадой, не сомневаясь в тайной поддержке сверху, однако дальше общих фраз и ответных выпадов в адрес отдельных критиков, ругавших его пьесы, все же не пошел. Потом слово взял Фадеев, который был настроен более решительно. Он обвинил театральных критиков не больше и не меньше как в идеологическом вредительстве, которое, по его словам, выразилось в том, что они «в первую очередь стремятся подбить ноги советским драматургам, отражающим новое в советской жизни»[786]. Тем самым был задан агрессивный тон развернувшейся следом дискуссии и предопределен характер принятой потом резолюции, резко осуждавшей группу театральных критиков.
Возмущенная неповиновением в подведомственной сфере, агитпроповская верхушка, пребывая в первые дни после пленума во власти начальственного гнева, не могла трезво разобраться в происшедшем и тем более понять, что скрывается и кто стоит за вызывающим поведением Фадеева и его сторонников. Захлестнутый негодованием Шепилов запретил редакциям «Литературной газеты», «Культуры и жизни», «Советского искусства» и «Известий» печатать материалы писательского пленума. Сотрудникам «Советского искусства» пришлось поэтому снять перед самым выходом номера уже сверстанный доклад Софронова и речь Фадеева, заменив их кратким отчетом о пленуме. Когда же руководство этой газеты обратилась в ОПиА за официальным разъяснением, то получило хотя и витиеватый, но достаточно ясный ответ:
783
Практика, когда гонениям подвергались не только те, кто одобрительно отзывался о достижениях Запада, в том числе и в области культуры, но и те, кто в силу личной порядочности не желал присоединяться к конформистскому хору славословий или проклятий, базировалась на иезуитской установке Сталина о том, что «метод замалчивания, как особый метод игнорирования, является тоже формой критики, правда, глупой, смешной, но все же формой критики».
784
Послание Бегичевой покажется мягким и даже сентиментальным, если сопоставить его с тем, что за полгода до нее написала А.А. Жданову некто Л. Краскова. Ее донос, озаглавленный «Против засилья евреев в печати», содержал и такие откровенно юдофобские пассажи: «… Во всех издательствах, если не на первых, то фактически на первых ролях сидят евреи. В Союзе советских писателей заправляют они, в «Литературной газете» — они… Нет от них спасения! Вопрос этот серьезнее и глубже, чем может показаться. Дело не в антисемитизме. Евреи мешают переделывать психологию советских людей в коммунистическом духе. Во все области нашей жизни они вносят дух торгашества, личной корысти, беспринципной круговой поруки, подхалимства и лицемерия… Народ наш терпелив. Он терпит евреев из уважения к партийным принципам большевистской партии. Но терпение может лопнуть, особенно, если, не дай бог, разразится война. А когда лопается терпение у нашего народа, он страшен в гневе своем. Нельзя ли все-таки укоротить аппетиты евреев, хотя бы на идеологическом фронте?.. Говорить об этом вслух нельзя, да и не с кем, да и толку мало, поэтому и пишу в ЦК ВКП(б)»[1615].