Как видим, и после смерти Сталина сконструированный и запущенный им аппаратный генератор ненависти продолжал излучать какое-то время смертоносную энергию. Образ врага в виде космополита не был полностью исключен из советского пропагандистского арсенала даже к концу 1954 года. Выступая тогда на II всесоюзном съезде писателей, уже бывший генсек ССП Фадеев заявил:
«Необходимо, чтобы мы все помнили, что борьба с проявлениями национализма и космополитизма, с обывательской безыдейностью, упадничеством, которую мы вели на протяжении ряда лет, была справедливой борьбой, и если бы мы не проводили ее со всей решительностью, наши идейные противники могли бы принести большой вред развитию советской литературы»[843].
Однако после разоблачения «культа личности» Сталина «космополитов» публично больше не поминали. Символично, что Фадеев, олицетворявший в значительной мере alter ego Сталина, вскоре добровольно присоединился к своему учителю и покровителю в мире ином.
* * *
Когда вскоре по окончании войны аполитичные технократы Маленков и Берия ушли на время в тень, по воле Сталина начался крен в сторону форсированной идеологизации общества в духе большевистской идейности и бдительности. Практическая реализация этого курса была доверена Жданову, который путем завинчивания идеологических гаек помог Сталину инициировать под лозунгом борьбы с безродным космополитизмом новую большую чистку, быстро приобретшую тотальный характер и охватившую все звенья политических, административных, идеологических и общественных структур государства, от политбюро и Совета министров СССР до заводоуправлений и захолустных провинциальных контор. Идеологическая артиллерия главного калибра, пущенная в ход 28 января 1949 г., выстрелила отнюдь не по политическим воробьям, как могло показаться неискушенному наблюдателю, а содействовала достижению жизненно важных для режима целей. Под сурдинку пропагандистских стенаний об угрозе, исходящей от космополитизма, сталинский режим противопоставил значительно усилившемуся в мире после войны объективному процессу глобальной интернационализации курс на дальнейшую изоляцию страны. Эти попытки еще больше отгородиться от внешнего мира были в какой-то мере закономерным ответом СССР, его, так сказать, защитной реакцией на жесткий вызов, брошенный ему в ходе начавшейся холодной войны Западом, и прежде всего США, с их претензией на гегемонию в мире. Вместе с тем такой ответ, давший мощный импульс нагнетанию в стране политической ксенофобии, был продиктован и стремлением сталинского единовластия к самовыживанию. В результате сталинизм, прибегший ранее к великодержавному шовинизму и латентному антисемитизму, включил теперь в свой политико-идеологический инструментарий и антизападничество, причем в варианте, созвучном традиционному российскому почвенничеству.
Вместе с тем ура-патриотическая шумиха, развернутая в средствах массовой информации в конце 40-х годов, служила своеобразным прикрытием разворачивавшихся в то время репрессивных акций — так называемого ленинградского дела и ликвидации еврейской национальной культуры вместе с наиболее яркими ее представителями. Скоординированные пропагандистская и полицейская атаки имели ни с чем не сравнимый устрашающий эффект и оказали сильное психологическое воздействие на ассимилированное еврейство, занимавшее важные позиции в искусстве и интеллектуальной сфере страны и в наибольшей степени пострадавшее от антикосмополитической кампании. По подсчетам современного израильского историка Б. Пинкуса, просмотревшего 56 советских периодических изданий за 1948–1953 годы, евреи составили 71 % всех представителей интеллигенции, обвиненных в космополитизме[844]. Однако происходивший в то время интенсивный социальный выброс завуалированного антисемитизма, негативный заряд которого накапливался еще со времен войны, не мог быть чем-то самодовлеющим. Он не первопричина, а скорее индикатор, один из классических признаков ужесточения тоталитарного режима. Исходным же объективным пунктом всего того, что происходило тогда в советской империи, было извечное противоречие в человеческой истории между глобализмом и локализмом культуры, языка, экономики и других основополагающих атрибутов цивилизации. Значительную роль сыграли и моменты субъективного плана. Это был, во-первых, вызванный внешним (холодная война) и внутренним (аппаратная борьба за власть) факторами очередной приступ сталинской паранойи: кремлевскому властелину повсюду стала мерещиться американо-сионистская опасность. И, во-вторых, определенное значение имело и то обстоятельство, что послевоенный курс Сталина на превращение СССР в великую мировую державу, противостоящую Западу, вызвал глухое неприятие советской интеллигенции либерального толка, имевшей прозападную ментальность. Речь идет прежде всего о выживших после всех большевистских репрессий представителях старого русского интеллектуального слоя, имевшего в дореволюционные времена широкие контакты с коллегами в Европе и Америке, а также об интеллигенции еврейского происхождения, значительная часть которой получила образование на Западе и была связана этническими корнями с восточной окраиной зарубежной Европы — Польшей, где Россия воспринималась зачастую как фактор угрозы с востока. Главным образом представителей этих социально-национальных категорий населения Сталин и объявил космополитами в 1949-м, так как не мог не ощущать их затаенных симпатий к Западу и скепсиса в отношении его великодержавного курса.
844
Батыгина Г.С., Девятко И.Ф. Еврейский вопрос: хроника сороковых годов // Вестник РАН. — 1993. — Т. 63. — № 1. — С. 69.