Такие вот взгляды проповедовал мой новый знакомый. Мало-помалу он сделал-таки из меня человека, объявившего войну всем общественным нормам. Я ждал возможности разорвать цепи условностей и зажить свободной жизнью, прожигая ее по собственному разумению. Я смотрел на мир глазами язычника, я был юн и неопытен, а Липсьюс в совершенстве владел искусством поощрения природных склонностей, таящихся на дне души молодого человека.
Вглядываясь в величественные своды музея, я прозревал переливающийся всеми цветами радуги прельстительный неведомый мир, мое воображение рисовало мне тысячу соблазнов, а все запретное тянуло к себе, как магнит. Наконец решение было принято, И я бесстрашно попросил Липсьюса стать моим наставником.
В тот день Липсьюс велел мне покинуть музей в половине четвертого, медленно пройти по северной стороне Грейт-Рас-сел-стрит и ждать на углу улицы, пока ко мне не обратится некий человек. Затем я должен был во всем следовать указаниям моего провожатого.
Я послушно выполнил первую часть предписания и с бьющимся сердцем, едва дыша и нервно озираясь по сторонам, встал на указанном мне углу. Подождав какое-то время, я начал опасаться, что надо мной просто подшутили, но вдруг заметил джентльмена, который с нескрываемым удовольствием наблюдал за мной с противоположной стороны улицы Тоттен хем-Корт. Перейдя дорогу и приподняв шляпу, он вежливо попросил меня следовать за ним, что я и сделал, не говоря ни слова и лишь гадая про себя, куда мы идем и как дальше будут разворачиваться события.
Мы подошли к неброскому внушительному дому, что возвышался на улице, прилегающей к северной стороне Оке-форд-стрит, и мой провожатый позвонил в колокольчик. Слуга провел нас в просторную, скромно обставленную гостиную на первом этаже.
Мы молча уселись, и, оглянувшись вокруг, я, к удивлению своему, обнаружил, что непритязательная с виду мебель была очень дорогой — нас окружали большие дубовые буфеты, два чрезвычайно элегантных книжных шкафа, изящные кушетки и прочие признаки роскоши, а что до красовавшегося в углу резного ларя, так он, судя но всему, вообще был средне вековый.
Наконец вошел доктор Липсьюс. Он поздоровался с нами, и после нескольких ответных реплик мой провожатый оставил нас с доктором наедине. Через некоторое время в гостиной появился какой-то престарелый господин и немедленно вступил в оживленнейшую беседу с Липсьюсом. Из их разговора я понял, что мой пожилой друг занимается торговлей древностями — оба джентльмена постоянно упоминали о некоей хеттской печати и перспективах дальнейших открытий, а немного погодя, когда к нам присоединились еще трое, в гостиной завязался спор о возможностях систематического изучения докельтских памятников в Англии. По сути дела, я попал на неофициальную встречу археологов.
В десять часов вечера все разошлись по домам, а я выразительно посмотрел на Лпнсьюса, показывая, что озадачен и жду разъяснении.
— Что ж, — сказал он, — нам нора наверх.
Пока я поднимался по лестнице вслед за Липсьюсом, освещавшим путь лампой, до моего слуха донеслись шум и лязг многочисленных запоров, на которые закрывали входную дверь. Потом Липсьюс приподнял тяжелую портьеру, и мы очутились в проходном коридоре. Я услыхал какие-то странные звуки, напоминавшие шум буйного веселья. Вслед за этим Липсьюс втолкнул меня в дверь, и обряд моего посвящения начался.
Трудно описать, что испытал я в ту ночь, к тому же я стыжусь вспоминать о том, что творилось в потайных комнатах этого страшного дома, окна которого были наглухо закрыты занавесями и ставнями, дабы ни один огонек не мог просочиться наружу.
Мне поднесли красного вина, и пока я пил его, одна из присутствующих в комнате женщин сказала, что это было внно из Красного Кувшина, а изготовил его не кто иной, как сам Аваллон. Другая же спросила, понравился ли мне напиток фавнов. Пока я добирался до дна чаши, мне довелось выслушать еще дюжину фантастических названий.