В голосе Дарнелла звенел восторг, превращавший его рассказ чуть ли не в песню; он сделал глубокий вдох и замолчал, мысленно перенесясь в тот давний летний день, когда по некоему волшебству обычные вещи преобразились в таинственные сосуды, пронизанные священным блеском и красотой нездешнего света.
Мери продолжала сидеть на фоне мягкого вечернего сумрака, и на ее лице играл отблеск этого дивного света, особенно выразительный по контрасту с ее темными волосами. Некоторое время она молчала, а потом заговорила:
— Дорогой, ну почему ты так долго скрывал от меня эти удивительные вещи? Как это прекрасно! Прошу, продолжай!
— Я боялся, что все это покажется тебе вздором, — сказал Дарнелл. — И потом, я не умею объяснить, что чувствую. Не думаю, что могу еще что-то добавить.
— И так продолжалось все дни?
— Ты имеешь в виду — во время отпуска? Да, каждое мое путешествие было успешным. Конечно, не каждый день я забредал так далеко. Это было бы слишком утомительно. Иногда после очередного изнурительного путешествия я отдыхал весь день и выходил всего лишь вечером, когда зажигались фонари, и тогда проходил всего лишь милю или две — не больше. Я бродил по старым, темным паркам и слушал, как ветер с холмов завывает в листве деревьев; когда же я знал, что нахожусь поблизости от какой-нибудь центральной, залитой огнями улицы, то крался еще бесшумнее по улочкам, где был обычно единственным прохожим; фонари там так далеко отстояли один от другого, что, казалось, дают тень, а не свет. По таким темным улицам я медленно бродил около часа и все это время чувствовал то, что, как я тебе говорил, считал моей тайной: эти тени, сумрак, вечерняя прохлада, деревья, больше похожие на низко плывущие темные облака. — все это было только моим; я жил в мире, о существовании которого никто не догадывался и куда никто посторонний не мог попасть.
Помню, одним вечером я забрел довольно далеко, оказавшись в отдаленной западной части города, где было много фруктовых садов и парков, а также просторных лужаек, спускавшихся к деревьям у реки. В тот вечер взошла огромная красная луна, добавив свой особенный блеск в краски заката и нежную дымку облаков; я шел по дороге меж садов, пока не достиг небольшого холма, над которым, словно огромная роза, распустилась луна. В лунном свете я различат фигурки, которые двигались в ряд, друг за другом; согнувшись, они несли на плечах большие тюки. Кто-то пел, потом песню оборвал резкий хриплый смех — похоже, эти надтреснутые звуки издавала старуха. Затем все они растворились в тени деревьев. Наверное, эти люди шли работать в сады или, напротив, возвращались с работы. Но как это видение было похоже на кошмар!
Если я начну рассказывать о Хэмптоне, то никогда не кончу. Я был там как-то вечером, незадолго до закрытия, поэтому народу было очень мало. Буро-красные, молчаливые корты, цветы, уносящиеся с наступлением ночи в некую сказочную страну, темные тисы и статуи, похожие на тени, а в отдалении, за аллеями, неподвижная полоска реки — и все это тонуло в голубоватом тумане, потихоньку скрываясь от человеческих глаз, медленно, надежно, как будто одна за другой опускались вуали на некой торжественной церемонии! Дорогая, что все это могло значить? Далеко за рекой я слышал, как три раза мелодично прозвонил колокол, потом еще три раза и еще три, и когда я пошел прочь, в глазах моих стояли слезы.
Я тогда не знал, где очутился; и только потом выяснил, что, скорее всего, был в Хэмптон-Корте. Один мой коллега сказал, что ходил туда со своей девушкой и отлично провел там время. Сначала они никак не могли выбраться из лабиринта, а потом пошли на реку и чуть не утонули. В галерее они рассматривали непристойные картины, и, но его словам, девушка хохотала до упаду.