"Благослови вас Закон, сэр, вы как всегда правы. А все почему? Как говаривала моя мать, когда готовила свои смеси: "Кто нутро прочистит — улучшенье сыщет"! Толкла себе травы и так при этом смеялась — я уж думала, лопнет, — и тряслась вся будто бланманже".
"Миссис Белпер, вы сняли камень с моей души. Значит, вы полагаете, я буду избавлен от несправедливого соперничества и смогу спокойно, без помех, ухаживать за юной мисс Флойер?"
"Будете вольным, как птичка в небе, мистер Чессон, сэр. Эти юнцы еще долго не поднимутся на ноги, им останется только выть и стонать, как самым несчастным из несчастных, да испускать предсмертное дыхание. А вы, сэр, заполучите юную леди, благослови ее Господь, в полное свое обладание, и коли у вас родятся близнецы, меня не вините!"
"Миссис Белпер, ваше предположение, если я могу так выразиться, носит несколько преждевременный характер. Впрочем, не сомневаюсь, что вы руководствовались самыми лучшими побуждениями. Ну вот! Звонок зовет меня на школьные занятия".
Голос доктора звучал пронзительно и резко, чем-то напоминая скрежет гребенки и шорох оберточной бумаги, а у толстухи кухарки было утробное сиплое контральто. Амброз воспроизводил эти особенности своих героев с талантом прирожденного имитатора, дополняя представление соответствующей мимикой и жестами, — Нелли просто умирала со смеху.
День за днем Амброз сочинял новые эпизоды. Директор, не в силах совладать с охватившей его постыдной страстью, прятался в угольном погребе "Колокола", а когда кто-нибудь обращал внимание на доносившиеся из погреба звуки, он принимался лаять, изображая терьера, который выслеживает крысу. Нелли нравилось, как Амброз лаял в этом месте рассказа — "Гав! Гав! Гав!". Нравилась ей и позорная развязка, когда разнорабочий из "Колокола" врывался в бар и восклицал: "Пусть ослепнут мои глаза, если это не доктор! Я видел его шапку и мантию; он бегал на четвереньках вокруг мешков с углем, громко лаял и рычал". Здесь вступала хозяйка: "Что за глупые выдумки! С чего бы ему вдруг лаять и рычать — он же священник?!" Ей поддакивал хор завсегдатаев: "Верно, Том! Зачем ты мелешь такую чушь, он же священник!"
Амброз и Нелли так весело и громко смеялись за утренним чаем над этими сумасбродствами, что хозяйка начала сомневаться в подлинности их брачного свидетельства. Однако ей было все равно. Они заплатили вперед, и она рассудила: "Молодые люди всегда будут развлекаться с девушками — так к чему все усложнять?"
За утренним чаем следовал завтрак. Они предупреждали хозяйку звонком за полчаса, так что странноватые блюда не были, по крайне мере, холодными. После завтрака Нелли отправлялась по магазинам, что, надо полагать, доставляло ей огромное удовольствие, а Амброз оставался в одиночестве. Его уже ждали перо, чернила и пухлый блокнот, приобретенный в канцелярской лавке.
Вот при таких странных обстоятельствах он и написал вчерне свою бесценную "Защиту таверн", которую теперь счастливцы, обладающие экземплярами этого сочинения, называют единственным в своем роде золотым трактатом. Хотя в последующие годы он многое добавил, переделал и сильно видоизменил, есть в первоначальном наброске какая-то энергия и свежесть, по-своему привлекательные. Чего, например, стоит описание охваченного трезвостью мира: пагубное отсутствие опьянения способно уничтожить и разрушить все труды и думы людей, привести мир к гибели из-за нехватки Доброго питья и добрых выпивох. Мейрик высказывает здесь опасение, что ввиду такого прискорбного пренебрежения дионисийскими мистериями[292] человечество вскоре низвергнется с высоких вершин, некогда покоренных им, и окажется под страшной угрозой возврата к бессловесному, слепому и косному состоянию скотины.
Иначе, рассуждает он, как можно объяснить то приниженное состояние, в котором пребывает весь животный мир, пораженный извечным бессилием? Ведь животным дарованы чудесные и безграничные силы и способности. Рассмотрим, к примеру, любопытные свойства двух противоположных представителей царства зверей — муравья и слона. Муравьи, если можно так выразиться, очень похожи на людей. У нас есть крупные центры промышленности, наша Черная страна, и рабы, которые, даже не будучи чернокожими, превратились в рабов у нас на службе. У муравьев тоже есть свои порабощенные черные племена, выполняющие всю грязную работу, а поработители при этом, возможно, также упиваются своими привилегиями, которые приобщают их к благам цивилизации, — пусть это всего лишь иллюзия. Муравьиные рабы, полагаю, живо сбегаются на защиту своих жилищ и личинок, ведь говорят, что трудящиеся классы великодушны по природе. Мало того: мы искусственно выращиваем грибы — и они тоже. В разных местах выстраивают они гигантские муравейники, к досаде и ужасу местных обитателей. Но и у нас ведь есть свои Манчестер, Люптон, Лидс и множество подобных мест, и, можно подумать, все они вполне цивилизованны.
292
Дионисийские мистерии. — Культ Диониса был культом противостояния утвержденной традиции. Это был культ вина, веселья, культ отказа от норм надоевшей однообразной и скучной жизни, культ буйства и свободы. Ему предавались здоровые, не находящие достойного выхода своим душевным силам женщины, которые становились на время мистерии вакханками или менадами — спутницами Диониса. Культ опирается на мифологию скитаний обезумевшего по воле Геры Диониса. При этом за ним следовали его поклонницы — также обезумевшие женские духи — менады. В описаниях дионисийских мистерий мы находим бегущих, движущихся толпой вакханок, все уничтожающих на своем пути. Они полуобнажены, одеты в шкуры леопардов, вооружены жезлами, увитыми плющом, подпоясаны змеями. На воротах греческого храма Мистерий Вакха, или Диониса, висела надпись: "Посвященных немного, хотя многие несут жезл". Вакхический жезл, или посох, передавался тому, кто искал мудрость в мистериях Диониса. Этот посох был сплетен из виноградных лоз и увенчан сосновой шишкой, символизирующей открытие "третьего глаза".