Но в тот вечер, как я предполагаю, она была немного возбуждена. Мы провели бурную и замечательную неделю. Достаточно одного лишь перемещения от орошаемых травных лугов в Центральных графствах в Телемское аббатство[331], чтобы голова пошла кругом. Мы смеялись до колик. Наихудшим в порядках нашей жалкой школы было то, что она вынуждала каждого получать безумное и совершенно несоразмерное удовольствие от мелких вещей, от самых что ни на есть пустяков, которые нужно было принимать за нечто само собой разумеющееся. Уверяю вас, что каждая лишняя минута моего лежания в кровати после семи часов была для меня словно крупица рая, моментом наивысшего наслаждения. Конечно, это покажется смешным. Стоит позволить человеку вставать рано или поздно, как ему нравится, или как он считает для себя удобнее, и вопрос будет исчерпан. Но в несчастном Люптоне ранний подъем занимал существенную часть наших досужих и вздорных пересудов и сделал жизнь там подобной затянувшемуся обеду, где все блюда подавали под одним и тем же соусом. Этот соус мог быть и не плохим, но у всех он вызывал болезненное неприятие. Наши школьные бонзы утверждали, что ранние подъемы зимой — высокая добродетель, приобретаемая привычкой. Думаю, мне самому нравилось бы сидеть в жестком кресле, если бы один из наших старых дураков — Палмер — перестал постоянно бормотать о страшной роскоши некоторых из воспитанников, у которых в кабинете стояли мягкие кресла. Пока вы придумывали разные способы лишить себя каких-нибудь удобств, он обычно говорил, что вы походите на "поздних римлян". Я убежден, он свято верил, что сумасшедшие, купавшиеся в Змеином ручье на Рождество, прямиком попадут на небеса!
И вот вам: я по привычке вставал в семь утра и смеялся, когда до меня доходило, что я не на Литтл-Рассел-Роу, а в Старой усадьбе. После этого я спал на ходу и пробуждался через регулярные интервалы — в восемь, в девять, в десять — и смеялся в душе от все возраставшего удовольствия. То же самое было с курением. Я думаю, что не прикоснулся бы к сигарете еще многие годы, если бы в декалоге нашего заведения для сумасшедших курение не считалось одним из смертных грехов. Не берусь судить, плохо ли курение сказывается на здоровье мальчиков, однако всегда полагался в этом вопросе на мнение голландцев: крепкие ребята начинают пыхтеть толстыми сигарами лет с шести или около того; но я точно знаю, наши надутые старые дуралеи, болваны и лысые черепа придумали лучший способ заставить мальчиков считать, что пачка "Rosebuds"[332] содержит в себе квинтэссенцию непередаваемых восторгов.
Вот так это и было, так Лнттл-Рассел-Роу — мрачное, консервативное, темное пристанище в старом Блумсбери — стала обителью удивительных радостей, яркой частью волшебной страны. Ах! Мы словно отведали молодого крепкого вина, и оно ударило нам в головы, что не удивительно. Постепенно дело шло к своей высшей точке до того самого четверга, когда мы зашли в бар "Три короля", устроились под связкой хмеля, пили "Лёвенброй" и цветочный напиток, в то время как я рассказывал сумасбродные истории про Панурга. В это время занавес в нашей комедии уже опускался.
Одна сигарета превратилась в три или четыре. Потом Нелли начала рассказывать о себе. Вино подействовало и на ее голову. Она описала первое, что помнила: махонькую хижину посреди диких холмов и каменистых полей на западе Ирландии, бескрайнее вечно ревущее море на расстоянии мили от дома, неизменные ветер и дождь со стороны набегавших волн. Она говорила о родном крае с любовью, хотя ее отец с матерью были до того бедны, что беднее некуда, да и с едой у них всегда было плохо, запасов никаких. Она вспомнила мессу в небольшой часовенке, в старом-престаром местечке в почти необитаемой части страны, куда вела потайная дорога.
Часовенка была темной и голой внутри, разве что на алтаре горели свечи, да с краю стояли одна или две ярко размалеванные статуи святых. Ирландцы называли ее скитом святого Кайэрана[333], и считалось, что богослужение здесь никогда не прерывалось, даже в самые мрачные дни гонений. Нелли довольно хорошо помнила престарелого священника, его одеяния и жесты, и как все кланялись при звуке колокольчика. Она изображала дрожащий голос священника, повторяющий латинские слова. Отец Нелли, по ее рассказу, был грамотным человеком, хотя его образование нельзя было назвать английским. Он не мог прочесть напечатанные буквы, не умел писать; он вообще понятия не имел о печатных книгах, но знал наизусть множество ирландских песен и приданий и имел палочки, на которых записывал поэмы и всяческие вещи, вырезая особые знаки — огамы[334], как их называл священник. Кроме того отец Нелли знал немало чудесных историй про святых и простых людей.
331
Телемское аббатство — построено по просьбе монаха Жана по прозвищу Зубодробитель (см. роман Ф. Рабле "Гаргантюа и Пантагрюэль"). Благодаря исключительной щедрости Гаргантюа на берегу французской реки Луары появилась великолепная Телем-ская обитель, весьма не похожая на все другие католические монастыри. В новой обители не отрекаются от радостей жизни, не истязают себя постами и ночными бдениями, не ищут спасения в невежестве. Юноши и девушки, отличающиеся красотой, статностью, обходительностью и любознательностью, живут здесь под одной крышей, вместе занимаются, вместе проводят досуг. При желании каждый может беспрепятственно покинуть обитель и уйти куда захочет. Здесь не дают монашеских обетов целомудрия, бедности и послушания. Любой телемит "вправе сочетаться законным браком, быть богатым и пользоваться полной свободой". И все в Теле-мской обители устроено так, чтобы человек радовался жизни, все здесь ласкает глаз и дает богатую пищу уму. Телемское аббатство вовсе не монастырь. Более того — оно дерзкий вызов монастырским порядкам и самому духу монашества. В его уставе записано только одно правило: "Делай что хочешь" (Телема — по-гречески: желание).
333
Святой Кайэран — один из двенадцати ирландских апостолов, высадившийся в Ирландии в VI в.