Солнце жарило вовсю, но с востока беспрестанно веял нежный прохладный ветерок, и Меррит, сбежавший в этот покойный уголок не только от ужасов военного времени, но и от душного маслянистого воздуха крупного промышленного города, уверял доктора, что этот восточный ветер и эти чистые и ясные, почти ключевые воды, что плещут в обрамлявшие залив скалы, вдыхают в него новую жизнь. На исходе своего первого дня в Порте он плотно пообедал, и мир предстал ему в более розовом свете. Проснувшись утром свежим и отдохнувшим, он заметил Льюису по поводу вчерашнего разговора:
— Да, конечно, все происходящее способно вселить безумную тревогу в кого угодно, но лично я полагаю, что Китченер[57] уже принял должные меры, и скоро все устроится к лучшему.
Так что дата шли прекрасно. Меррит пристрастился к прогулкам но саду, полному чудесных местечек, рощиц и неожиданных сюрпризов, на какие можно натолкнуться только в деревне. С правой стороны одной из террас он открыл увитую розами беседку и впал в такой восторг, словно ему довелось заново открыть Северный или Южный иол юс. Он провел там весь день, покуривая в тени, праздно слоняясь по траве, а то и почитывая некий вздорный рассказик, наделавший много шуму в столичной прессе. В конце концов он заявил, что девонширские розы омолодили его на многие годы. На следующий день в противоположной стороне сада обнаружились заросли орешника, которые не попадались ему на глаза во время прежних приездов. I I снова ото стало настоящим открытием. В глубине тенистого орешника он увидел журчащий родник, бьющий из скалы: вокруг него, наподобие низкого свода, разросся зеленый, усыпанный росинками папоротник, а рядом пробивались к свету ростки ангелики. Меррит опустился на колешь подставил под струю сложенные лодочкой ладони и напился ключевой воды. Вечером, посиживая за стаканчиком портвейна, он сказал, что если бы всякая вода была подобна той, что бьет из родника под орешником, то все люди давно бы обратились в трезвенников. Эта вода, добавил он, в очередной раз наполняя бокал портвейном, открывает для горожанина многообразные и ни с чем не сравнимые прелести деревенской жизни.
Но лишь с того времени, когда Меррит отважился расширить пределы своих вылазок, он стал замечать, что глубочайший и нерушимый покой, который на его памяти царил в Мэйрионе, пронзила тончайшая нотка тревоги. С давних пор у него завелся особенно любимый маршрут для прогулок. Вот уже на протяжении многих лет он ни разу не забывал отдать ему дань. Маршрут этот пролегал вдоль скал но направлению к Мэйросу, а оттуда заворачивал в глубь суши и уводил обратно в Порт по замысловато вьющимся над Аллтом тропам. Однажды ранним утром Меррит вышел из дому и, подойдя к началу подымавшейся к скалистому берегу тропы, уперся в сторожевую будку. Перед будкой прохаживался взад-вперед часовой; он крикнул Мерриту, чтобы тот либо предъявил пропуск, либо убирался обратно на главную дорогу. Меррита эти строгости страшно раздосадовали, и, вернувшись домой, он тут же обратился к доктору за разъяснениями. Но Льюис был удивлен не менее его.
— Я и не знал, что они устроили там заставу, — посетовал он. — Но, полагаю, тому есть резон. Мы находимся на самой западной оконечности острова; немцы могут незаметно высадиться, напасть на нас и нанести нам большой урон именно потому, что в Мэйрионе их меньше всего ожидают.
— Но ведь на утесе наверняка нет никаких укреплений?
— Конечно, нет! Во всяком случае, я никогда не слышал ни о чем подобном.
— Хорошо, тогда почему людям запрещают подходить к скалам? Я мог бы понять и совершенно согласиться с запретами, если бы часового выставили на самом верху, чтобы он мог вовремя заметить врага. Но какого черта понадобилось выставлять его на дне лощины, откуда он не видит не то что моря, но даже ближайшего поворота тропы? Зачем преграждать людям доступ к утесу? Ни один шпион не сумеет помочь немцам высадиться здесь, даже если заберется на Пенгарег с целой дюжиной станковых пулеметов. Оттуда можно палить только в небо.
57
Китченер, Гораций Герберт (1850–1916) — граф, английский фельдмаршал. В 1914–1916 гг. — военный министр.