Тут рассказ Мери был неожиданно прерван. Уже десять минут Дарнелл корчился на стуле, еле сдерживаясь, чтобы не расхохотаться, и терпел страшные муки, только чтобы не ранить чувства жены, однако эпизод с одуванчиком его доконал, и он разразился истерическим, неудержимым смехом, который долгое сдерживание лишь усилило, превратив в подобие боевого клича дикарей. Элис, мывшая на кухне посуду, от неожиданности уронила и разбила фарфоровую чашку ценою в три шиллинга, а соседи выбежали из своих домов, решив, что кого-то убивают. Мери укоризненно посмотрела на мужа.
— Как можешь ты быть таким бесчувственным, Эдвард? — произнесла она, когда Дарнелл совсем ослабел от смеха. — Если бы ты видел, как струились слезы гю щекам тети Мэриан, когда она это рассказывала, то вряд ли стал бы смеяться. Не думала, что ты такой бессердечный.
— Моя дорогая Мери, — слабым голосом проговорил Дарнелл, задыхаясь от смеха. — прости меня. Я понимаю, как все печально, и не такой уж я бессердечный, но, согласись, история очень странная. Сначала кулик, а потом одуванчик!
Лицо его исказила судорога, и он стиснул зубы, стараясь сдержать новый приступ хохота. Мери сурово посмотрела на него, а потом закрыла лицо руками, и Дарнелл увидел, что она тоже трясется от смеха.
— И я не лучше тебя, — вымолвила она наконец. — Раньше я как-то не видела у этой истории смешной стороны. И это хорошо. Представь, что бы было, если б я рассмеялась тете Мэриан прямо в лицо! Бедняжка, она гак плакала, что сердце разрывалось. Мы встретились, по ее предложению, на вокзале Виктории, пошли в кондитерскую и взяли там супу. Я к нему почти не притронулась, слезы тети все время капали ей в тарелку, а потом мы перешли в зал ожидания, и там она отчаянно рыдала.
— Ну хорошо, — сказал Дарнелл, — что же случилось потом? Я больше не буду смеяться.
— Да уж, не стоит. Дело серьезное. Ну, тетя вернулась домой и все думала и думала, что это может значить, но, по ее словам, так ни до чего и не додумалась. Она боялась, что психика дяди не справляется с постоянными перегрузками: он допоздна задерживался в Сити (по его словам, работая) и ездил в Йоркшир (вот ведь старый враль!), где якобы вел запутанное дело, связанное с имущественными вопросами. Но по здравом размышлении она пришла к выводу, что, в каком бы состоянии ни находился муж, он никак не мог сам вызвать этот свист, хотя (она это признает) у него всегда были чудачества. Откинув такое предположение, она задумалась, все ли в порядке с ней самой? Она где-то читала, что некоторые люди слышат несуществующие звуки. Но и тут были свои неувязки: пусть свист — плод ее воображения, но как быть с одуванчиком, или с куликом, или с удивительным обмороком, при котором человек краснеет, а не бледнеет, и со всеми прочими дядиными странностями? Но словам тети, она не придумала ничего лучше, как читать ежедневно Библию, начав с самого начала, и, дойдя до Паралипоменона, почувствовала себя гораздо лучше — тем более, что три пли четыре воскресных дня прошли без осложнений. Она однако не могла не заметить, что дядя стал более рассеянным и меньше уделяет ей внимания, но отнесла это опять же за счет его перегруженности: ведь он всегда возвращался домой с последним поездом, а раза два, когда он приехал домой между тремя и четырьмя часами утра, ему пришлось даже нанимать экипаж. В конце концов тетя решила, что нет смысла забивать себе голову тем, что нельзя объяснить или изменить, и постаралась успокоиться, но тут в очередное воскресенье все опять повторилось — и в худшем варианте. Как и прежде, всю прогулку их сопровождал свист; стиснув зубы, тетя молчала, ничего не говоря мужу, потому что знала: он опять примется нести прежнюю чепуху; так они шли, не говоря ни слова, а потом что-то заставило тетю обернуться, и она увидела, что какой-то скверный рыжий мальчишка подсматривает за ними из-за куста, гадко улыбаясь. Тетя рассказывала, что у мальчишки было отвратительное лицо, показавшееся ей неестественным, как будто это был карлик, но она не успела рассмотреть его как следует: тот моментально скрылся в зарослях, а тетя чуть не потеряла сознание.
— Рыжий мальчишка? — переспросил Дарнелл. — А я думал… Какая все же удивительная история. Никогда не слышал ничего подобного. И что это был за мальчик?
— В свое время узнаешь, — ответила миссис Дарнелл. — Не правда ли все это странно?
— Очень! — Дарнелл на какое-то время задумался. — Я вот что думаю, Мери, — сказал он наконец. — Этому поверить невозможно. Мне кажется, твоя тетя сходит с ума или уже сошла, и у нее начались галлюцинации. Вся история похожа на бред сумасшедшего.
— А вот тут ты ошибаешься. Рассказ тети — правда от начала до конца, но если ты позволишь мне продолжать, то сам в этом убедишься.
— Хорошо, продолжай.
— На чем я остановилась? Ах да, тетя увидала в кустарнике мальчишку, скалившего зубы. Сначала она испугалась: лицо его было каким-то уж очень странным, но потом взяла себя в руки, подумав: "Лучше рыжий мальчишка, чем взрослый мужчина с ружьем". Кроме того, она решила повнимательнее наблюдать за дядей Робертом, потому что видела: ничто не ускользнуло от его внимания. Создавалось впечатление, что он мучительно над чем-то размышляет, не зная, как поступить: он, как рыба, то открывал, то закрывал рот. Словом, она держала себя как обычно и молчала, даже когда муж сказал, что закат сегодня особенно красив. <Ты не слушаешь меня, Мэриан?" — спросил он сердито и громко, как будто она находилась далеко. Тетя извинилась, сказав, что от холода действительно стала хуже слышать. Было видно, что дяде это понравилось; он явно почувствовал облегчение, и тетя понимала: он думает, что она не слышала свист. Потом дядя, притворившись, что увидел красивую ветку жимолости на верхушке куста, сказал, что хочет сорвать ее для тети, пусть только она пройдет вперед, чтобы не волноваться, когда он полезет за веткой. Тетя для виду согласилась, а сама, сделав несколько шагов, спряталась в кустах, откуда с легкостью могла следить за мужем — правда, тут же сильно поцарапала лицо колючками. Через минуту-другую из кустарника вылез все тот же мальчишка (еще не стемнело, и его ярко-рыжие волосы были хорошо видны), и дядя заговорил с ним. Потом дядя потянулся к нему рукой, как будто хотел схватить, но мальчишка метнулся в кусты и исчез. Тогда тетя промолчала, но когда они вернулись домой, объявила дяде, что все видела, и попросила объяснений. Сначала тот растерялся, стал заикаться и запинаться, обвинил тетю в попытках шпионить за ним, а потом потребовал, чтобы она поклялась никому не говорить о том, что сейчас узнает: дело в том, что он занимает высокое положение в масонском обществе, а мальчик — эмиссар общества, доставивший ему важное послание. Тетя не поверила ни единому слову мужа: ее родной дядя был масоном, и он никогда не вел себя подобным образом. Тогда-то она и стала думать, что дядя связался с анархистами или еще с каким-то сбродом, и каждый раз, когда в дверь звонили, она боялась, что все раскрылось и за дядей пришла полиция.