— Большой дом. Тысяча душ. Прежде, конечно, меньше, много меньше, но теперь… — неизвестный обращался к Арехину: раз у Арехина автомобиль, то он — человек непростой. Может, даже не меньше товарища Оболикшто. Может, даже и больше товарища Оболикшто. Товарищ Оболикшто пешком ходит, редко-редко на казенном извозчике.
— Откуда же взялась эта тысяча душ?
— Уплотняемся, — жалко, но с потугой на бодрость, улыбнулся неизвестный, и, спохватившись, добавил: — Я — Петрушенко, Никанор Петрушенко, председатель комитета управления домового товарищества. А жиличка та, что убитая, Лизавета Смолянская, учительница… Вернее, была учительницей. Хотя по виду и по всему буржуазного происхождения, из бывших, — тут он опять засомневался, потому что Арехин на пролетария никак не тянул, но и бывшим назвать его тоже невозможно. Какой же он бывший? Самый настоящий.
Они прошли в коридор, обычный коридор пятого этажа, захламленный весьма умеренно.
— До пятого этажа уплотнение еще толком и не добралось, — объяснил Петрушенко.
Чуть дальше, у третьей двери сидел на стуле человек, в котором любой москвич, даже не Шерлок Холмс, легко распознал бы дворника. Еще дальше, на паре табуретов, сидели вместе (не рядом, а именно вместе) женщина лет двадцати пяти и молодой человек чеховского вида. Эти точно из бывших.
— Никто, значит, не входил и никто, это самое… не выходил! — доложил дворник.
— А кто, любезнейший, мог из комнаты выйти? — поинтересовался Арехин.
Дворник смешался, закашлялся.
— Никто, понятно, раз Елизавета Викторовна мертвая, — наконец, ответил он.
— Ну, никто, значит, никто, — примирительно ответил Арехин и, не дожидаясь советов, указаний и прочих распоряжений товарища Оболикшто, прикоснулся к двери.
— Она была открыта? — спросил он дворника.
Ответила женщина с табуретки. Вопреки ожиданиям, она не плакала, не рыдала, голос звучал спокойно, даже излишне сухо:
— Дверь была плотно прикрыта, однако на ключ или засов не заперта. Я чуть посильнее налегла — и зашла.
— Зашли, и… —
— И увидела Лизавету. Она…Она лежала рядом с креслом у окна. Я разу вышла и позвала людей.
— Закричали?
— Просто громко позвала.
— И?
— Выглянули люди. Сбегали за дворником.
— В комнату вашей сестры никто поле вас не заходил?
Она на мгновение задумалась, потом сказала уверенно:
— Заходил. Вот этот человек — она указала на Петрушенко.
— Ну, да, да, конечно,– пробормотал предкомдомуправ. — Как же иначе? Убедиться и прочее…
— А еще кто-нибудь?
— Больше никого, — твердо ответила женщина.
Лютов-Куртка, не вмешиваясь в разговор, попросту хотел оттолкнуть Арехина, да и войти, но Арехин не отстранился, и потому толчок Лютова пропал зря.
— Не торопитесь, — только и сказал Арехин, но сказал так, что предкомдомуправ уверился: в отделении МУСа грядут перемены.
— К вам, быть может, будут вопросы. Пожалуйста, подождите нас здесь, — и Арехин открыл дверь. Постоял на пороге, никого не пропуская, потом шагнул внутрь. Лютов за порог не переступал (вообще-то от рождения он был Лютиковым, это Арехин знал наверное), Оболикшто вообще не торопился, Пусть новый сотрудник покажется во всей красе…
Наконец, Арехин вернулся к порогу.
— Доктора вызывали? — обратился он к Петрушенко.
— Нет. Мы подумали, зачем доктор, раз головы нет. Да у нас и доктора-то никакого в доме нет. Жили раньше, но…
— А поблизости? В соседних домах?
— В соседних уцелели. Доктор Бурмачев, например.
— Значит, зовите доктора Бурмачева, — он присел на корточки, разглядывая замок.
— Только он того… по женским болезням…
— За неимением гербовой… К тому же у нас как раз женщина. Собачек сыскных, конечно, нет? — обратился он к Оболикшто.
Тот лишь криво усмехнулся.
— А экспертов? Дактилоскопистов, фотографов, баллистиков?
Усмешка стала еще кривее.
— Жаль. А ведь если поискать, то не в соседнем доме, так на соседней улице кого-нибудь найти можно было б…
— Это вряд ли. Если кто из той сволочи уцелел в семнадцатом, давно уже на юге, в Крыму, — сердито сказал Лютов.
— И это может быть. Зато этой сволочи развелось препорядочно.
— Какую такую сволочь вы имеете в виду, гражданин Арехин?
— Например ту, которая убивает несчастных женщин. А вы, гражданин Лютов?
Тот пробурчал что-то невразумительно-матерное.
— Вы, любезнейший, посторонних людей видели? — обратился Арехин к дворнику.
— Не могу знать, — угрюмо ответил тот. — Прежде я каждого жильца знал в лицо, да что в лицо, всю подноготную знал. И знакомых знал. А теперь налезло народишку… — он махнул рукой. — Из старых знакомых к барышне заходили сестра вот ее, Надежда Викторовна, да ейный провожатый.