— Кем?
— Сам думай.
— А если того… опередить?
Оболикшто тяжело посмотрел на Лютова.
— Только по старой дружбе и только в первый и последний раз — ты не говорил, я не слышал. А вообще за подобные слова тебя не я — Сашка Орехин шлепнет и награду получит. Только за слова, понял?
— Понял, — сказал Лютов.
— Ой, врешь. Сам я ничего не понял. Просто — держись с ним, как с бомбой. Очень-очень ласково. И старайся поперек ему не только слова не сказать — не дышать даже.
Лютов задумался.
Не дышать, не дышать… Пулю в голову и весь сказ. Подговорить кого, а вернее — самому. Еще один наш товарищ пал в кровавой борьбе с бандитским элементом. И — на кладбище.
Рано. Да и вообще — правильно говорит Оболикшто, хоть и сути не понимает. Время вести себя тише воды, ниже травы. Бомба, она не разбирает, рванет — ищи клочки по закоулочкам.
Оболикшто с огорчением смотрел на Орехина. Совсем пить молодежь не умеет. А не умеет — пусть не пьет! Хотя понять можно — трупы, смерть, безобразия на каждом шагу. Но ведь новый-то — даже глазом не моргнул. Привычный, видно.
Он отослал Лютова домой (тоже фрукт хорош, да где ж лучшего взять) а сам пошел в комнатку без номерка, где ночевал в особо хлопотные дни.
Ни одного не особо хлопотного дня за время его службы в МУСе как-то не случилось…
4
А загадочный Арехин отпустил «паккард» на Пречистенке, скользнул в арку, прошел двором, и исчез в подъезде, охраняемом крепким парнем при свистке и винтовке. Снял калоши, поднялся по лестнице, устланной не новым, но очень чистым ковром вверх, на третий этаж.
Обратно он спускался по лестнице черной, уже без ковра, но тоже с охранником у входа. Или выхода?
Узнать Арехина чужому глазу сейчас было трудно: вместо франтоватого господина спускался мастеровой, впрочем, одетый в офицерскую шинель. Где он эту шинель взял, лучше бы не допытываться, для успокоения совести считать — на базаре выменял. Вот на голове — непорядок, не фуражка, а обычный треух. Не так форсисто, зато тепло.
И шел по улице не офицер, а типичный пролетарий, спина немного сгорблена, походка косолапая, руками машет не в лад, словно спорит сам с собою. Грузовичок с полувзводом расстрельной команды проехал мимо, не обратив на прохожего никакого внимания. Патрульные, закуривая в подворотне, тоже пропустили человека. Три подозрительные личности в подворотне напротив насторожились было, но спустя мгновение решили — шинелишка фронтовая, латаная. Кота и то выгоднее стричь. Пусть идет.
Арехин и шел, то похлопывая друг о друга зябшими на ночном ветре руками, то опуская их в рукава шинели для согрева (на самом деле — чтобы бдящие в ночи считали, что для этого фраера руки в карманах держать дело привычное).
Он дошел до дома купца Красинкова, когда дневная жизнь замерла полностью. В дом он не пошел, ни к чему, а постучался в ворота дома напротив. Дом этот был на два этажа ниже Красинковского, да и вширь тягаться не мог. Еще давеча Арехин заметил, как жадно глядит дворник противного дома на них, и решил, что между домами, и, следовательно, между дворниками, существует соперничество. Это случается везде: соперничают церкви, соперничают полки, соперничают магазины, гостиницы, трактиры, театры… Доходные дома никак не могли быть исключением
Стучал в ворота Арехин не деликатно, а нагло, потому как право имел: в этом доме у него зазноба жила, Людка Лядова, что прежде горничной была при генерале Попкове, а теперь сама барыня и занимает цельную комнату в прежней господской квартире.
Дворник сердито ответил, что у них сроду не было никакого генерала Попкова, и потому свою Людку надобно искать в другом месте. Как в другом, натурально возмутился Арехин, это дом Волобуева, так? Не так, это дом тайной советницы Брашковой, что прежде писалась Бранненберг, если по старому, а по-новому дом нумер четырнадцать по улице то ли Бебеля, то ли Блюхера, три раза уже переименовывают, запутался в конец. А дома Волобуева никакого в округе нет, он двадцать лет здесь служит, все знает. Обманула тебя Людка, солдатик. Раз так, то черт с ней, с Людкой, согласился Арехин, таких Людок в любом месте дюжина на двенадцать. Одно плохо — он у нее переночевать хотел. У самого-то жилье есть, да на другом конце Москвы, почитай. Далеко идти, и по ночному времени не хочется. Ограбят, что ли, усмехнулся дворник. А хоть и ограбят, у кого ничего нет, тому и портянка счастье. А у него и шинелишка, и одежка, и даже сапоги, пусть топтаны-перетоптаны, а свои. А главное — есть полштофа настоящей очищенной, не ханжи зазеркальной. Он ее с Людкой хотел распить, а теперь просто неизвестно, что и делать.