— Завтра? — переспросила Эстер.
— Как, уже? — удивился Антуан.
— Да… понимаете… у меня дела… и еще я обещал помочь Лидии разобраться со страховкой, она в этом ничего не смыслит.
И он поднялся из-за стола.
— Поеду оставлю машину на здешней станции техобслуживания, пусть механик посмотрит, у нее что-то мотор барахлит, а завтра ехать. Вернусь пешком. Кто со мной?
Жан-Марк и Лоранс с озабоченным видом убирали со стола и как будто не слышали его слов.
На другое утро, когда Жан-Марк завтракал на кухне, Эстер сказала:
— За это лето ты наработаешься! А осенью перейдешь уже в предпоследний класс? Ты еще не знаешь, чем собираешься заняться после школы?
Жан-Марк пожал плечами:
— Не знаю… Вообще-то у меня неплохо идет математика. Может, буду инженером… Ничего особенного из меня не выйдет…
Лицо Эстер осветила ее чудесная улыбка:
— А надо обязательно быть особенным? — Ты же понимаешь, о чем я говорю: жить не просто так, скучно, глупо и без толку. Вот, например, папа: в моем возрасте он уже помогал партизанам. И показал, на что он способен. Конечно, тогда было другое время, не всегда же бывает война, но…
— Да, к счастью, не всегда.
Жан-Марк осекся. Как он мог такое ляпнуть! Ведь знает, что испытала Эстер во время войны…
— Ты говоришь, показал, на что способен? — мягко сказала она. — Ну, и на что же он оказался способен?
— Как? — опешил Жан-Марк.
— Очень просто. Из всех троих детей твой отец был самым одаренным, самым обаятельным. Смелый, отважный, да он и сейчас такой. Но что получилось из этих его прекрасных задатков? Он живет, как мотылек. Сегодня здесь, завтра там. Дела — только предлог, когда ему хочется уехать. Бумаги Лидии ждали полгода, могли бы подождать еще две-три недели. Но нет, ему не терпится улететь! Правда, надо отдать ему должное, когда нужно, он всегда готов прийти на помощь.
Жан-Марк опустил на стол свою чашку кофе.
— Эстер, как ты думаешь, если мама его позовет на помощь, он придет?
— Она его никогда не позовет. Твоя мать сама помогает другим и не любит быть слабой.
— Но кто виноват, что они разошлись? С тех пор как бедная Лоранс увидела, какой он веселый и добрый с нами, она просто не знает, что подумать. Но и маму обвинять тоже не хочет.
— А почему, — возразила Эстер, — почему непременно кто-то из них двоих должен быть виноват? Они оба ошиблись друг в друге, вот и все. И не смогли жить вместе. Я прекрасно понимаю твою маму. С таким бродягой, как Рено, несладко.
— А я-то думал… — растерянно сказал Жан-Марк, — ты его так любишь…
— Дурачок! Можно любить человека и знать его недостатки, одно не мешает другому! О, слышишь, Жан-Марк, зовут с террасы. Иду-иду!
Уходя из кухни, Жан-Марк слышал, как Эстер сказала:
— Что, малыш, пора ехать?
И по тому, как ласково звучал ее голос, было легко догадаться, что она говорит с Рено.
Вот и скрылся из вида старенький «пежо». Они еще слышали, как загудел мотор на спуске, и все. Поднятая машиной пыль медленно оседала на кусты шиповника. Аромат цветов смешивался с лившимся с неба благодатным теплом.
А перед тем как уехать. Рено высунулся из дверцы машины, крикнул: «Поцелуйте от меня маму!» — и помахал рукой на прощание. Они молча смотрели ему вслед.
— Знаешь, — сказал наконец Жан-Марк, — если бы это было в книжке…
— Можешь не продолжать, — мрачно отозвалась Лоранс, — если бы это было в книжке, мы бы взяли ЕГО за ручку, отвезли в Париж, и ОНИ бы помирились.
— И мы все вчетвером стали бы жить-поживать, добра наживать, — закончил Жан-Марк. — Жаль только, что так бывает только в книжке, а не в жизни.
— В жизни все ужасно! — воскликнула Лоранс. — Неужели так всегда и будет?
Из дома вышла Кошачья Королева и осторожно осмотрела дорогу. Убедившись, что на ней нет ни собак, ни велосипедистов, ни машин, она проскользнула между кустами шиповника и принялась тереться о ногу Лоранс.
Лоранс взяла ее на руки и стала почесывать ей шейку под густыми бакенбардами, приговаривая ласковые слова. В ответ Королева издала короткое благосклонное мяуканье.
— Разве ты недовольна, что мы вообще с ним встретились? — сказал Жан-Марк. — Мало тебе той ночи, когда он рассказывал нам про войну, про дядю Антуана? Ведь он еще никому об этом не говорил.
— Ну, — сказала Лоранс, — это еще неизвестно, говорил или нет. Может, он Эммелине и Режинальду тоже все рассказывал.
— Да неужели ты думаешь, Трюшки не раструбили бы это на всех углах? Плохо же ты их знаешь. Нет, он никому не говорил, только нам, потому что… мы это мы. И та ночь в Бори-Верт была не в книжке, а в жизни.