И, если ковер уже соткан, то как не позавидовать участи тех узоров, на изнаночной линии которых лишь в самом начале пути рвется и вяжется в узлы тоненькая, гибкая ниточка жизни? И как же сурова и безжалостна рука творца на безупречных линиях благородного рисунка, когда в конечном своем витке грубый шрам взрывает гармонию уже почти завершенного узора?..
Все это пролетело в голове, как мгновение, и я, ощущая внутри невнятную тяжесть звереныша, сказала Моте:
— Я полагаю, что их отношения были совсем не такие, как у нас. Тогда все было другое. А у них была цель — стать интересней и полезней друг другу. Тем более, что ей вскоре пришлось адресовывать письма мужу на фронт. Я представляю, как копила все впечатления и ощущения от петербургской жизни Наталья Арсеньевна, как боялась их расплескать. Это для него она хотела быть образованней, лучше, зорче к людям. И все, все, что давала ей жизнь, она откладывала в себе для него, и сама с радостью ощущала, как становится тоньше, изысканней. И потом, это у нас сейчас письмо написать, как грузовик с капустой разгрузить. А тогда это была необходимость выразить себя, проверить. Я полагаю, что даже вынужденная разлука их обогащала — понимаешь, Мотя? — а не обедняла.
Я говорила, Мотя согласно кивала головой, а внутри поерзывал, потягивался мохнатый неведомый звереныш.
Смеркалось. Надо было возвращаться домой.
С сожалением покинув неуютную Мотину обитель, я шла к станции, а чуть сзади погромыхивала бесполезными словами увязавшаяся провожать Мотя.
— …Видеть его пьяную морду… никого не пожалею… только по внешности благородные… хочу доброго, человеческого… напьется и храпит… вся жизнь впереди… девочку хоронили… за что детей-то… вся жизнь на кладбище… нечего не боюсь… тошно…
Последний солнечный луч метнулся внезапно, как ниоткуда, высветил купол церкви над посеревшей зарослью кустарника. Кольнул обжигающей мгновенной болью вспыхнувший крест и, заживляя, мазнул напоследок тут же потухшей матовой позолотой.
Помаргивая ослепшими глазами, я повернулась к Моте.
— Вон клиент твой, Матрена, вышагивает. Будем догонять?
Мой голос вместо насмешливой интонации удивил нас обеих взвившейся высотой. Наши глаза, столкнувшись недоуменно, торопливо разбежались.
— Нервная ты все же, Александра, — пробурчала растерянно Мотя и засуетилась, заколыхалась мощным телом, поправляя растрепанные кудряшки и бестолковыми движениями одергивая на груди платье.
Дорога на станцию опоясывала кладбищенский пригорок, и чуть сутулая спина Игоря Кирилловича то скрывалась из виду, то возникала вновь. Он шел размашистой походкой, энергично рассекая воздух резкими взмахами рук.
Теперь я совсем хорошо вспомнила.
У него было румяное, улыбающееся лицо с яркими глазами и длинными густыми ресницами. «Как у девушки», — невольно подумала я, впервые увидев его лицо, и еще вспомнила, как я была неприятно поражена его улыбкой. Он сидел прямо на траве рядом с могилкой жены и улыбался радостной, лучистой улыбкой. Меня даже зазнобило от такой его улыбки.
И сейчас, увидев его спину, я почувствовала, как легкий озноб прохладной змейкой юркнул за воротник и вертко пронесся вдоль позвоночника.
Игорь Кириллович шел быстро, и теперь уже Мотя неслась впереди меня на всех парусах, а я плелась сзади. Дистанция сокращалась, и шагов двадцать разделяло нас и Игоря Кирилловича, когда рядом с ним затормозила машина. Звереныш, удобно расположившийся во мне, внезапно дернулся и собрался в маленький тугой комок. Сердце падало вниз… А «Волга» цвета кофе с молоком уже двигалась мимо нас, набирая скорость. Бледным, уродливым блином зависло в окне машины лицо. Отпрянуло, встретившись со мной черными впадинами глаз. Секунду я, ошеломленная, смотрела вслед удалявшейся «Волге».
— Мотя, назад, Назад давай. Скорей. Она… приехала.
Я уперлась руками в могучие Мотины плечи, чтобы сдвинуть ее, развернуть обратно. Мотя, ничего не понимая, старалась спихнуть мои руки. Но во мне тогда было двести лошадиных сил.
— Пусти, дурочка, больно, — прошипела Мотя, глядя поверх моей головы на удаляющуюся фигуру Игоря Кирилловича.
Сделав несколько неуклюжих прыжков, я оказалась рядом с ним и, обреченно приняв его радостную, изумленную улыбку, просипела, угрожающе вращая глазами: