Прохладнее во второй половине дня не стало, наоборот, жара усилилась. В тени пальм перед колоннадой адмиралтейства сидел безногий нищий. Его не прогнали, вероятно, только из-за беспорядков в городе: полиция, армия и городская стража были заняты другими делами. Я бросил нищему в миску серебряную монету. Взгляд его затянутых бельмами глаз был ужасен — по сути, не взгляд, а обещание пустоты. По спине пробежали мурашки — мне как будто явственно давали понять: дальше не ходи. Но я пошел — без всякого плана зашагал по дорожке ботанического сада: он занимал несколько гектаров позади адмиралтейства и тянулся вплоть до аллеи Диоклетиана, от которой был отделен оградой без единого прохода в портовую часть города. Я невольно подумал о мадам Сорж, единственной из учеников Аристона, с кем познакомился — разумеется, случайно. Аристон назначил мне встречу в той части сада, где были посажены кругом терпентинные деревья вперемешку с сикоморами. Посередине стояла каменная скамья со скульптурным изображением львиной морды. Учитель и ученица сидели там, склонившись над книгой. Мадам Сорж медленно читала, Аристон слушал, время от времени поправляя произношение какого-нибудь слова или добавляя по-французски свой комментарий. Когда он меня увидел, отступать было уже поздно, и я выразительно посмотрел на часы, давая понять, что пришел вовремя. Аристон жестом подозвал меня и представил своей ученице — сухо и деловито. Прежде чем мы приступили к уроку, я, глядя на светлое пятно шляпы мадам Сорж, исчезающее в тени терпентинных деревьев, спросил, на каком языке была книга, которую они читали.
— Поэма Фирдоуси, — ответил он, — слышали о таком? — И, поскольку я не слышал, добавил только: — Это персидский язык. — Потом сразу же, по своему обыкновению, задал вопрос: — Видите тропинку, по которой уходит мадам Сорж? Она каменистая, так что прошу мне напомнить, как будет по-гречески «каменистый»? Как вы сказали? Trachys? Хорошо, только произнесите получше, греческий — это вам не французский…
В первый и последний раз Аристон позволил себе пошутить; впрочем, мы тут же перешли к названию Трахонитской области, упомянутой евангелистом Лукой.
Сейчас скамья под терпентинными деревьями была пуста, а всплывший в памяти смутный образ мадам Сорж растаял в раскаленном пополуденном воздухе, будто призрак странного города, которому так подходит греческое слово trachys. Откуда-то издалека доносились короткие автоматные очереди, вой сирен «скорой помощи» и канонада тяжелых орудий. Заложенный в прошлом веке филантропом Хершем сад внутри каменной ограды, сооруженной из остатков терм Диоклетиана, воспринимал эти отголоски спокойно, словно все в нем принадлежало миру, недоступному политике и войне. Однако это впечатление оказалось ошибочным. Когда я проходил по китайскому мостику над прудом, наблюдая за огромными черепахами в гуще водяных лилий, близкий взрыв, предшествуемый душераздирающим визгом, сотряс землю, деревянный мостик, растения, воздух.
Только полминуты спустя, когда последние обломки камня, дерева, стали, комки земли и листья перестали с шумом падать в пруд, я, вылезая из воды, понял, что произошло: снаряд ударил в ограду сада. Обломки каменной стены либо взрывная волна, а скорее и то и другое, снесли мостик. От сооружения в китайском стиле почти ничего не осталось. Где-то на дне пруда покоился мой фотоаппарат. Рядом со мной дрейфовали две мертвые черепахи. Не без труда я выбрался из прибрежного ила. Облепленные грязью сандалии были такими тяжелыми, будто каждая весила по килограмму. Часы отсутствовали — видно, ремешок лопнул в воде. Хотелось курить, но в боковом кармане пиджака захлюпало табачное месиво. Болела голова. Я лег навзничь на газон и смотрел в чистое ясное небо, по которому не пробегало ни облачка. Мне было безразлично, кто и когда меня найдет: сторож, полицейский, солдат или повстанец; сейчас, в сумерки, ночью или на рассвете, завтра, послезавтра или через неделю. Я слышал слова, которым научился от Аристона: anagaion, philos, pious, iatros, estin, angelos, hora, peristera. Видел реку, в низовьях которой мы с отцом ловили рыбу. Мы плыли в ложе. Вокруг расстилались буйно цветущие прибрежные луга, потом потянулись песчаные дюны, ослеплявшие нас своим белым блеском. Шумел соленый ветер, сосны пахли смолой, мы были счастливы.
Когда я открыл глаза, смеркалось. Я увидел пролом в каменной ограде ботанического сада — широкий, в форме большой буквы U. По другой стороне аллеи Диоклетиана медленно ехал бронетранспортер. Сноп света от фары-искателя скользнул по газону. Я услышал крики. Машина остановилась, ко мне подошли два солдата. Я не мог выдавить ни слова. Хотя они в меня целились, я не спеша полез во внутренний карман пиджаказа своим старым журналистским удостоверением. Один солдат пнул меня в бок. Второй не переставая что-то орал — я не понимал ни слова. Наконец мне удалось вытащить размокший картонный прямоугольничек. Это был билет на фуникулер, в вагончике которого я спустился с холма Пророков в старый город. Солдаты поставили меня к стене, заставили сцепить руки на затылке и стали совещаться с начальником патруля. Только тогда я сказал по-английски: