— Однако было время, когда вы стремились заполучить ее.
— Верно, — проворчал одноглазый. — Но я осознал грех гордыни, в который был вовлечен. Поэтому я и покинул вашу организацию. Поэтому я перестал на вас работать. Вы прельстили меня, как и братьев Александра и Гиберто, но я вовремя разгадал вашу хитрость, — в отчаянии бормотал Бенедетто, — и мне удалось от вас освободиться. — Одноглазый, побледнев, прижал руку к груди и осипшим голосом продолжал: — Я знаю, чего вы хотите, Леонардо. Вы прибыли в католический Милан со своими экстравагантными идеями... Ваши друзья: Боттичелли, Рафаэль, Фичино — забили вам голову бессмысленными представлениями о Боге. И теперь вы хотите дать миру формулу, которая позволит общаться с Богом без посредничества Церкви.
— Как это делал Иоанн.
— Если парод поверит этой книге, если он узнает, что Иоанн общался с Господом в Царствии Небесном и вернулся с небес, чтобы написать об этом, священники церкви Петра никому более не будут нужны.
— Я вижу, вы все поняли.
— Я также понял, что иль Моро вас все это время поддерживал, потому что... — он опять закашлялся, — потому что, ослабляя Рим, он крепнет сам. Вы пишете свои картины с целью изменить веру добрых христиан. Вы дьявол. Сын Люцифера.
Маэстро улыбнулся. Умирающий монах был не в состоянии понять глубины его плана. Долгие месяцы Леонардо позволял художникам из Франции и Италии изучать «Вечерю» и делать с нее копии. Потрясенные его техникой и необычным расположением действующих лиц, живописцы Андреа Соларио, Джампетрино, Бонсиньори, Буганса и многие другие многократно воспроизвели его картину, распространяя ее по всей Европе. Кроме того, избранная им спорная техника a secco [61] ввиду ее недолговечности, превратила план по копированию его произведения в не терпящее отлагательства предприятие. Чуду «Вечери» суждено было исчезнуть по замыслу самого ее создателя. Только длительные, скрупулезные, тщательно спланированные усилия по его копированию и повсеместному распространению могли спасти истинный замысел маэстро...
Еще ни одному другому произведению искусства за всю историю человечества не удавалось так широко распространить тайную информацию, как это сделает «Вечеря».
Леонардо не произнес ни слова. К чему?
Его руки все еще были покрыты лаком и политурой, в которые он обмакивал кисти, нанося последние штрихи на портрет Иоанна — того самого, написавшего Евангелие, что теперь лежало открытым на постели умирающего. Это была та самая книга, которую Висконти-Сфорца, герцоги Миланские, закрытой вложили в руки жрицы на одной из карт своей колоды. Она же лежала на коленях Санта Мария дель Фьоре у входа во флорентийский собор. Одним словом, это была книга тайных знаний, которые Леонардо намеревался открыть миру.
Не сказав ни слова, Леонардо взял в руки книгу и открыл ее на первой странице. Он попросил Бенедстто припомнить сцену последней вечери Господа, изображенную на стене трапезной, чтобы лучше понять его план, в который он намеревался его посвятить. Затем он опустил книгу чуть ниже своей бороды и торжественно прочел:
Я, Иоанн, являюсь вашим братом и разделяю ваши тяготы, дабы попасть в Царствие Небесное. Когда же моя голова покоилась на груди Господа нашего, я сказал ему: «Господи, кто тот, кто тебя предаст?» И он отвечал мне: «Тот, кто протянет руку к одному со мной блюду. Ведь в него вошел Сатана и с тех пор ищет способа предать меня».
Бенедетто в испуге поднял голову:
— Именно это вы и изобразили в «Вечере»... Боже правый... — Леонардо кивнул. — Проклятая гадюка, — закашлялся опять Бенедетто.
— Не надо обманывать себя, падре. Мое произведение заключает в себе гораздо больше, чем одну из сцен этого Евангелия. Иоанн задал Господу новые вопросы. Два из них были о Сатане, три о создании материи и духа, три о крещении Иоанна, и последний вопрос касался знаков, которые предварят пришествие Христа. Это были вопросы о свете и тьме, о добре и зле, о противоположных полюсах, движущих мир...
— И все это включает в себя колдовство, я знаю.
— Вам это известно? — На лице маэстро было написано удивление. Острый интеллект не изменял этому упорно сопротивляющемуся смерти старику.
— Да... — Бенедетто задыхался, — Mut-nem-a-los-noc... Об этом знают и в Риме. Я им все сообщил. Скоро, Леонардо, они навалятся на вас и разрушат все, что вы так терпеливо создавали. И тогда, маэстро, я умру, зная, что достиг своей цели.
45
Двенадцать дней спустя
Милан, 22 февраля 1497 года
— Mut-nem-a-los-noc…
Впервые я услышал эту фразу в день Папского престола. Миновало почти две недели с тех пор, как брат Бенедетто отдал Богу душу в больнице Санта Мария во время одного из жутких приступов кашля. Господь покарал его за гордыню. Прорицатель не увидел, как Рим обрушит свой гнев на маэстро Леонардо и уничтожит его проект. Он стремительно терял силы. Эскулапы, день и ночь дежурившие у его ложа, утратили надежду, как только он потерял голос и пустулы полностью покрыли его тело.
Бенедетто скончался в среду под вечер, посеревший, одинокий, в жару, неотступно бормоча мое имя в отчаянной попытке призвать меня к своему ложу и натравить меня на тосканца. К несчастью для него, я все еще был затворником среди «чистых людей».
Теперь я уверен: Марио Форцетга ожидал именно этого момента, чтобы позволить мне вернуться в Милан. Ни разу за те несколько недель, что я провел в Конкореццо, Марио не упомянул о болезни одноглазого. Он не настраивал меня на какие-либо действия против него, не советовал сообщить святой инквизиции о нарушении им шестой заповеди и уж совсем не пытался разжечь огонь ненависти к нему Его отношение меня изумляло. Знание законов тайнописи позволило ему разоблачить падре Бенедетто, разгадав его запутанную подпись, но эта странная мораль не позволяла ему стремиться к возмездию за убийства единоверцев. Что за удивительная вера!
Я пришел к выводу, что жители Конкореццо не отпустят меня никогда. Я понимал, что глубокое уважение к жизни не позволяет им прикончить меня. Однако ясно было и другое: все в деревне сознавали, что, освободив меня, они подвергнут опасности свои жизни. Полемика растянулась на долгое время, позволившее мне сблизиться с ними и познакомиться с их обычаями. Я очень удивился, узнав, что они никогда не молятся в церкви, а отдают предпочтение молитве в пещере или под открытым небом. Подтвердилось и многое, что мне о них уже было известно, в частности то, что они не признают распятие и отвергают святые мощи, считая их нечистым напоминанием о созданном Сатаной материальном теле, прежде служившем пристанищем душам великих святых. Но многое явилось для меня откровением. Например, их радость перед смертью. Они радовались каждому прошедшему дню, потому что это приближало их к моменту сбрасывания плотской оболочки и вознесения к сиянию Святого Духа. Они называли себя «истинными христианами», смотрели на меня с сочувствием и прилагали изрядные усилия, чтобы вовлечь меня в свои ритуалы.
Однажды утром Марио разбудил меня. Он выглядел очень взволнованным. По его просьбе я быстро оделся, и мы направились вниз по склону горы к мощеной дороге, ведущей к Порта-Верчеллина.Я был изумлен. Принятое юношей решение ставило под удар всю общину. Он вознамерился вернуть в мир инквизитора, познакомившегося с общиной катаров, присутствовавшего на их богослужениях и досконально знающего все слабые места последних «чистых людей» христианства. И несмотря на все это, он решил пойти на такой риск и освободить меня? Почему? И почему именно сегодня и в такой спешке?
Впрочем, в неведении я пребывал недолго.
Когда мы подошли к тропинке, ведущей во владения герцога, Марио сменил свой привычный тон. Одетый в безупречно белые одежды из грубого сукна, доходившие до колен, с перехваченной лентой непокорной шевелюрой, он, казалось, отправлял странный прощальный обряд.