– Нет соли! – И подруга захлопнула дверь. Операцию делать ей не пришлось. Через какое-то вречя она уже ходила совершенно свободно. А год спустя ышла замуж и вскоре родила ребенка.
Приход соседки не случаен. То, что по снятии заговора или порчи, тот, кто навел их, будет всеми силами старься вступить в общение со своей жертвой, подтверждают и другие случаи. Злодей либо заявится внезапно в дом, либо будет стараться как бы случайно встретиться со своей жертвой на улице. Как утверждают те, кто снимают наговоры и порчу, следует любым образом избеть таких контактов.
Деталь, которую упомянул я выше – то, что священник прежде чем сказать что-то стал смотреть на воду, обы увидеть там нечто, напоминает практику других экстрасенсов-целителей таких непростых недугов. Петр Дементьевич Утвенко, о котором я уже говорил, с такой же целью пользуется платком и стаканом.
– Что вы видите там? – Спросил один из пациентов.
– Вижу больного белым фоном и, как на фотобумаге в проявителе, проступают темные пятна болячек.
Что еще, кроме того, о чем он говорит, видит Утвенко, об этом он предпочитает не сообщать. Многократно обвиняемый и оскорбляемый прессой в прошлом, чудом избежавший тюрьмы за «незаконное врачевание», он и сейчас старается не давать повода обвинить его в тайных знаниях и мистицизме. Только когда оказывается необходимо сказать что-то, выходящее за пределы традиционных отношений лекаря и пациента, он делает это. И лишь по этим отдельным упоминаниям можно догадаться, насколько больше «видит» и знает он, чем говорит обычно.
Щепочки и «венки»
Милая девушка Нина Р. работает в редакции московской газеты, официальном печатном органе ЦК КПСС. С некоторых пор стала она жаловаться на общее недомогание и таять буквально не по дням, а по часам. Врачи, как обычно бывает в таких ситуациях, помочь ничем не могли. Услышав как-то об Утвенко, Нина тут же собралась в путь. Единственные вопросы, которые задал он, увидев ее, были те же, что задавал священник в подобной ситуации – имя и когда родилась. После чего, посмотрев в стакан, он сказал:
– У тебя отец умер недавно. От туберкулеза. Порча на всех вас наведена. Найди дома подушку, зашитую по краю черными нитками. Распори. Увидишь среди пуха «венок». Сожги его.
Одна из подушек, среди бывших в доме, действительно оказалась зашита по краю черными нитками. Еще не веря, что такое возможно, Нина осторожно распорола ее. Она перебрала уже почти все, когда в последней кучке увидела «венок» – свитые кольцом пух и мелкие перья, перевязанные, чтобы сохранить форму кольца или «венка», ниткой. Вечером она сожгла на пустыре «венок», а заодно и всю подушку и с тех пор стала здорова, как была когда-то.
Как говорил я, чтобы наслать, навести напасть, колдун нередко старается завладеть каким-то предметом, принадлежащим его будущей жертве. Через него он выходит как бы на связь с тем, кому вознамерился причинить зло. В других случаях он пытается сам незаметно подбросить, а то и заслать, телепортировать такой предмет, через который он посылает разрушительные импульсы зла. Чаще всего такой предмет – «венок» – засылается в подушку. Спящая жертва, особенно в момент, когда она засыпает без креста и молитвы, бывает максимально беззащитна и открыта для такого воздействия.
Шаманы, наводящие болезнь, действуют по той же схеме. При этом в их исполнении такой вредоносный предмет влияет на жертву независимо от того, где он находится. Поэтому чаще они стараются спрятать подальше в таком месте, где у жертвы меньше всего шансов найти его.
Соответственно, задача другого шамана, целителя, к которому обратились, чтобы избавить от порчи – найти и уничтожить эту вредоносную вещь. Здесь, как и у других, кто снимает порчу, явно подключаются какие-то ясновидческие механизмы. О том, как может проходить такое снятие зла с участием шамана-целителя, рассказывает исследователь-этнограф:
Туркмен – шаман Оразназар во время камлания узнал причину нездоровья больного, которого привели к нему. Он узнал, что наговоренный предмет («бент») находится в колодце. В сопровождении нескольких всадников шаман тут же оправился к колодцу, который находился на расстоянии около 20 километров. На веревке шаман опустился в него, но тот оказался полон воды в два человеческих роста и с первого раза ему не удалось достичь дна. Лишь после нескольких попыток он смог сделать это и достать со дна железную коробку. Вернувшись вместе с теми, кто сопровожал его, он передал ее отцу больного:
– Внутри, – сказал он, – должна быть кость, в кости бумага с вредоносным наговором. И еще там должен быть свинец, чтобы коробка затонула.
Когда коробку открыли, содержимое ее оказалось именно таким, как и сказал шаман. Отверстие кости, куда была вложена бумага, было залито воском.
Это далеко не единственный эпизод такого рода – заключает исследователь. Когда шаман, найдя предмет, рвал и сжигал записку, больной выздоровливал.
При обычном заболевании отношения пациента и врача в каком-то смысле механистичны: врач задает вопросы, выписывает лекарства, больной следует его предписаниям. Приходит другой больной, приходит тысячный и все повторяется с монотонностью конвейера. И совершенно иная суть происходящего в целительствах от порчи и зла, насланных кем-то. Каждая ситуация здесь уникальна, как неповторимы и уникальны обстоятельства, стоящие за ней.
Соответственно, сами методы и приемы, которыми исцеляют от порчи и наговора, так же далеки от традиционных медицинских средств, как унылые медицинские истории болезней, от драматических историй, стоящих иной раз за такой порчей или наговором. Как и в случае, который я только что рассказал, инициатором такого наговора нередко оказывается женщина. Женщина, чьи чувства оказались отвергнуты или оскорблены. Не знаю, не берусь судить, можно ли ответить односложно, кто олицетворяет, кто приносит в мир исходное зло – колдун ли, наславший порчу, та ли, что просила его об этом, или сам человек, сотворивший кому-то обиду и зло и уже по одному этому открытый для зла сам? Во всяком случае, вот такую историю поведал мне киевский кинорежиссер В. П. Олендер:
– Зовут ее Валентина Баранникова. Поехал я к ней случайно. Не собирался совсем. Добираться к ней сложно, а тут заехал приятель на машине. Поехали. Тем более, суббота, она не принимает. Значит мешать не будут, поговорить можно. Когда заходили к ней, девица от нее вышла с лицом, темным от отчаяния и печали. Валентина оказалась женщиной лет всего сорока. Так что слово «бабка» весьма условно применимо к ней. Нет ничего, что внешне как-то выделяло бы ее. Говорит нам, когда мы вошли: «Видели вышла сейчас от меня? Парня ждала из армии. Даже не гуляла с ним до этого, а он пришел, обидел ее, а сам женился на другой. А другая на той же улице живет. Если бы еще где… Чуть ни каждый день видит их, лицом к лицу встречается с ними. Не разминуться. Места не находила из-за этого. Узнала, где „черная бабка“ живет. Люди всегда подскажут. И поехала к ней, рассказала: о своей обиде. Та говорит – ладно, помогу, мол. Спрашивает: „У тебя от него есть что-нибудь? Письмо там, фото или хотя бы что он в руках держал?“ Но она знала уже об этом заранее. Тоже люди сказали. Захватила половинку письма от него из армии. Нарочно половинку и нарочно так разорвала вдоль, чтобы прочесть нельзя было. Но бабка и не собиралась вникать, что там написано. Взяла листок, скомкала, в тряпочку завернула, отошла, пошептала над ним что-то, сбрызнула из чашки и говорит: „Садись на электричку (сказала куда ехать). Только поздно вечером поезжай, да так рассчитай, чтобы, когда приедешь, двенадцать ночи было. И день выбери, когда луна совсем на ущербе будет. Как сойдешь, иди по дорожке, что справа, она одна там, не спутаешь. Отсчитай пятьсот шагов. Тут еще раз направо поворачивай, еще триста шагов. По сторонам не смотри, только шаги считай, чтобы тебе не сбиться. Там стань да узелок этот в землю и закопай и будет тогда все по-твоему.“ Она так и сделала. Выбрала ночь, когда луна в ущербе, поехала, отсчитала все шаги и закопала узелок там в землю. Месяц проходит, ничего с тем парнем не делается. Засомневалась, она, опять к той „черной бабке“ поехала. Лучше б не ездила. Успокаивает ее бабка, говорит: „Не сомневайся, умрет твой Валерий-то“. Девка аж в голос закричала: „Как умрет?! Я же не просила об этом!“ „Мало что не просила. А узелок-то где закопала? На кладбище. Туда и свезут его скоро.“ Девка запричитала, что не видела она, где закопала, темно было. И не надо этого, не хочет она! „И не отпирайся, милая, – отвечает бабка, – на то и свидетель есть. Борька, ты здесь?“ И вот откуда-то, из темного угла чтото непонятное появилось, шар какой-то мохнатый, и прыг ей, старухе, на плечо. „Ну что, видел, как шла она на кладбище?“ И тот комок мохнатый запищал: „Видел! Видел!“ „Умрет Валерий-то?“ Комок радостно подхватил: „Умрет! Умрет!“ Тут девица эта со стула так и сползла, вроде обморока у нее случилось от этого всего. С того раза заикаться стала. И вот, стерва, приезжала ко мне не за него, ведь, не за Валеру своего, просить, хоть могла бы, а за себя. Она, мол, несчастная! Заикаться стала.»