Я засмеялась: еще никогда я не чувствовала себя такой игривой и довольной. Наверное, догадалась я, это и есть любовь.
— Я проведу для вас экскурсию, — заявил он, низко кланяясь, размахивая своим черным плащом. Он вновь нацепил маску с клювом. — Нечто похожее на Большой тур по Европе, только, возможно, не настолько большой. Это будет тайная экскурсия по этой части Венеции.
— Тайная? — Я была заинтригована.
— Тайная! — подтвердил он, беря меня за руку и увлекая в узкую улочку, ведущую с площади.
Обнадеживающий свет фонарей и шум толпы вскоре остались позади. В конце улицы он свернул в другой переулок, еще более темный и узкий. Все дома были заперты, окна закрыты ставнями. Джакомо продолжал быстро шагать по улице.
— Уже недалеко, — негромко бросил он через плечо.
Я оглянулась, боясь, что сзади на меня могут наброситься с ножом. Джакомо резко остановился, и я практически упала на него, засмеявшись от своей неловкости.
— Тсс, — он тоже засмеялся. — Мы всех в округе разбудим.
Он достал из кармана трутницу[14], опустился на колено. Я слышала резкий скрежет стали о кремень и вскоре увидела искры. Джакомо зажег маленькую свечку. Когда он встал и поднял свечу над нашими головами, я увидела, что мы стоим перед коваными железными воротами. Все пахло сыростью, как будто эту дверь уже давно никто не открывал.
— Где мы? — поинтересовалась я. Подняла голову и увидела простой оштукатуренный кирпичный дом. Совершенно не похожий на наш великолепный особняк, отделанный порфиром, розовым и зеленым мрамором, привезенным в Венецию из далекого Египта.
— Здесь я родился, — объявил Джакомо.
— Вот как! — Я постаралась изобразить восхищение.
Я услышала, как он глубоко вздохнул, видимо пытаясь взять себя в руки.
— Моя мать была единственным ребенком сапожника. Мой отец — актер — играл в труппе театра Сан-Самуэль. Он увидел ее здесь, шестнадцатилетнюю красавицу, и влюбился с первого взгляда. Девять месяцев спустя на свет появился я.
Он задул свечу, а я стояла очень тихо, прислушиваясь. Я все еще могла разглядеть его черный плащ и белую маску, которую он сейчас снял. Глаза его блестели — глаза истинного игрока. Он и теперь играл, уж меня-то ему не обмануть.
— Я прожил здесь до восьми лет, — продолжал он рассказ. — Я был болезненным ребенком, маялся неизвестной хворью. Носом постоянно шла кровь. Я был хилым мальчишкой. Плохо ел. Не был ни к чему приспособлен. И казался полным идиотом.
— Я в это никогда не поверю! — возразила я. — Совершенно на вас не похоже.
— Я говорю правду, — настаивал он, сохраняя свое обычное невозмутимое выражение лица. — А вылечила меня одна колдунья.
— Джакомо! — недоверчиво возразила я.
— Ну… в этом я не могу быть на сто процентов уверен. Может быть, это и выдумки. Одно мне известно: моя бабушка — которая меня воспитывала — отвела меня к колдунье, чтобы вылечить. Эта колдунья жила в лачуге на острове Мурано. Она заперла меня в сундук, произносила надо мною заговоры, пела, рыдала и стучала по крышке. Я понятия не имел, что происходит, но был слишком глуп, чтобы испугаться. Каким-то образом после этой встречи я излечился. Кровь стала идти все реже. Через несколько месяцев и мозги встали на место, и я наконец-то научился читать.
— Вы полагаете, что это было чудо? — спросила я, начиная испытывать восхищение.
— Я в чудеса не верю, ангел мой. Самый величайший дар Господа людям — это разум.
— Да, — согласилась я, ощущая разочарование. — Не знаю… чудо это или нет, che consolazione, все закончилось хорошо.
— Ну… почти, — произнес он, поднес мою ладонь тыльной стороной к своим губам и поцеловал. — Через шесть недель умер отец. Неожиданно гной пошел в мозг.
— Ох, Джакомо! — Я бросаюсь ему на шею.
Он наклоняет ко мне голову, я целую его щеки. Я ловлю себя на том, что плачу из-за него, мои слезы в конечном итоге смешиваются с его слезами. Я познала, что такое горе, мне приходилось успокаивать свою мать.
— А ваша матушка… ей пришлось второй раз выходить замуж? — поинтересовалась я, когда он взял себя в руки.
— Моя мама в двадцать пять лет осталась вдовой с шестью детьми. Ей пришлось зарабатывать нам на жизнь. — В словах его звучала горечь, только я не могла понять: он злится то ли на нее, то ли на сложившиеся обстоятельства. — Она стала актрисой и — все еще будучи достаточно молодой и невероятно красивой — пользовалась большим успехом. Через год она уехала в Санкт-Петербург, а потом приняла пожизненный ангажемент в Дрезден.