Слуцкий имел действительно большие заслуги. Именно ему в свое время удалось похитить в Швеции технические секреты производства шарикоподшипников с помощью завербованной им агентуры. Для нашей промышленности это имело важнейшее значение. Вместе с Никольским (позднее известным как Орлов), начальником отделения экономической разведки, в 1930 или 1931 году они также встречались со шведским спичечным королем Иваром Крюгером. Шантажируя его тем, что мы наводним западные рынки нашими дешевыми спичками, они потребовали для советского правительства отступную сумму в размере трехсот тысяч американских долларов. Прием сработал — деньги были получены…
В последние годы жизни Слуцкий был тяжелобольным сердечником, он, в частности, принимал посетителей в затемненном кабинете, лежа на диване. Думается, он был обречен на уничтожение в ходе осуществленной Сталиным расправы с руководством госбезопасности, работавшим с Ежовым. Ежов, как следует из допросов, на следствии показал, что Слуцкий был ликвидирован путем инъекции яда, осуществленной начальником токсикологической лаборатории НКВД Алехиным, и 17 февраля 1938 скоропостижно скончался в кабинете заместителя наркома НКВД Фриновского в результате отравления. Однако это представляется маловероятным. Зачем нужно было разыгрывать при нескольких свидетелях спектакль с насильственным уколом известному всем тяжелобольному сердечнику в кабинете Фриновского? И, наконец, самое главное — младший брат Слуцкого, сотрудник оперативного отдела ГУЛАГ в НКВД, также тяжелобольной сердечник, умер в его возрасте в 1946 году от острого сердечного приступа во время обеда в столовой на глазах сослуживцев. Поэтому следует относиться с большим сомнением к показаниям Ежова, Фриновского, Алехина об обстоятельствах смерти Слуцкого, данным ими в ходе следствия, которое велось с применением к ним в 1938–1940 годах пыток, именовавшихся в официальных документах «мерами физического воздействия».
Из поездки на свою малую родину во время предоставленного ему отпуска в 1937 году мой отец вернулся в Москву немало озадаченный слухами о творившихся на Украине жестокостях, о которых слышал ранее от своих родственников. Он никак не мог заставить себя поверить, к примеру, что Хатаевич, ставший к тому времени секретарем ЦК Компартии Украины, был врагом народа. Косиор, якобы состоявший в контакте с распущенной Коминтерном Компартией Польши, был арестован в Москве. Подлинной причиной всех этих арестов, как мне кажется, мой отец думал тогда, были действительно допущенные ими ошибки. В частности, Хатаевич во время массового голода дал согласие на продажу муки, составлявшей неприкосновенный запас на случай войны. За это в 1934 году он получил из Москвы выговор по партийной линии. Может быть, думал отец, Хатаевич совершил еще какую-нибудь ошибку в этом же роде. Возвращаясь к тому периоду позже много раз, он, помнится, повторял снова и снова: «Увы, я был наивен».
В 1938 году, по словам моего отца, атмосфера в Иностранном отделе была буквально пронизана страхом, в ней чувствовалось что-то зловещее. Шпигельглас, заместитель начальника закордонной разведки НКВД, с каждым днем становился все угрюмее. Он оставил привычку проводить воскресные дни с моими отцом и мамой и другими друзьями по службе. В сентябре секретарь Ежова, тогдашнего главы НКВД, застрелился в лодке, катаясь по Москве-реке. Это для сотрудников Иностранного отдела явилось полной неожиданностью. Вскоре появилось озадачившее всех распоряжение, гласившее: ордера на арест без подписи Берия, первого заместителя Ежова, недействительны.
Ходили слухи, что Берия уменьшительно-ласково называл Ежова «мой дорогой Ежик» и имел обыкновение похлопывать его по спине, однако его дружеское поведение было чисто показным. На Лубянке люди казались сдержанными и уклонялись от любых разговоров. В НКВД работала специальная проверочная комиссия из ЦК.