Я неохотно опустила стекло, но только для того, чтобы попросить их уйти.
— Вам плохо? — озабоченно поинтересовалась незнакомка.
И, вопреки собственным намерениям, я горько рассмеялась, а наружу вырвалось:
— А вы как считаете?
Она неловко мялась рядом, очевидно, уже жалея, что подошла. Но все же предложила:
— Помочь вам как-то?
Я сглотнула слезный ком, мешавший мне дышать и буквально взмолилась:
— Уходите. Просто уйдите!
— Ладно…
С явным облегчением она отошла, а я, вновь подняв стекло, бессильно откинулась на подголовник.
Еще недавно лившиеся сплошным потоком слезы вдруг прекратились, словно застыв. И все свое тело я ощущала сейчас таким же — онемевшим и безжизненным.
Но странным образом именно сейчас разум слегка прояснился. Мозг принялся хаотично работать, подкидывая одно за другим возможные объяснения тому, что видела.
Но ни одно из них не было способно что-то изменить. Картина, которую я наблюдала, была до тошноты однозначной.
В груди надрывно, мучительно заныло сердце. Как он мог так со мной поступить? После всего, что я пережила? После всего, что мы пережили вместе?
Ложь Артема о том, что уехал в командировку, его испуганное, бледное лицо, когда он заметил меня — все это говорило о его вине лучше всяких слов. Все это делало реальными мои самые страшные кошмары.
Другая женщина родила ему ребенка. Чужой малыш звал его папой. Чужие руки касались того, кто клялся мне в любви.
Зачем он мне врал? Именно этот вопрос прожигал грудь душащим пламенем. Почему не поступил честно, почему не ушел?
Я ведь ожидала этого. Я, казалось, была готова к подобному исходу. Но от этого было ничуть не легче.
Я вдруг поняла — это ведь случилось не вчера. Ребенок не появляется за день. Перед глазами снова встало лицо мальчика — ему было уже три или четыре года. А это значило…
Новый приступ боли прокатился по душе оглушительной канонадой. В то время, как я отчаянно боролась за право стать матерью… когда отдавала ради этого все — свое здоровье, все время, все силы — мой муж пошел самым простым путем. Он завел ребенка на стороне. Он уже несколько лет вел двойную жизнь, о которой я, замкнувшаяся в своей беде, даже не подозревала.
Вдруг вспомнились его сильные руки, что так бережно прижимали к себе после каждой новой неудачи. Его губы, что вот только сегодня утром целовали так, что я сходила с ума… Чем все это было? Жалостью, притворством?
Последняя мысль заставила выпрямиться в кресле, собрав по кускам остатки собственного достоинства. Я так отчаянно любила, но жалость в ответ мне была совсем не нужна.
Глядя болезненными глазами прямо перед собой, я завела машину и направилась к месту, которое еще сегодня утром звала своим домом.
Направилась в последний раз.
— Ника!
Едва стоило мне войти в квартиру, как Артем буквально выбежал навстречу. Его присутствие дома застало меня врасплох — разве не должен он был находиться сейчас с теми, к кому сбежал под предлогом командировки?
Муж кинулся ко мне, протянув навстречу руки, намереваясь заключить в объятия. Испуганно шарахнувшись в сторону, я на грани истерики выкрикнула:
— Не подходи!
Он потрясенно замер. Я же шарила вокруг безумным взглядом, словно ожидала, что где-то здесь он прячет своего внебрачного ребенка. Но никого больше не было. Только я и он.
— А где?.. — выдохнула, не закончив фразы.
Артем не стал делать вид, что не понял. Сжав руки в кулаки, процедил:
— Никита со своей матерью.
Никита… Он назвал сына в честь своего отца. Так, как мечтала назвать я сама.
Боль и горечь снова навалились на меня, как неизбежная лавина. Это мог бы быть мой сын… Это я должна была держать на руках новорожденного ребенка! Это со мной вместе он должен был выбирать ему имя! Это моего сына должны были звать Никитой!
Все это было больше, чем я могла выдержать. Подбородок мерзко задрожал, выдавая мою слабость. Артем снова шагнул ближе, но я, словно обороняясь, выставила перед собой руки, и это заставило его остановиться.
— Ника, я чуть с ума не сошел! Где ты была?
Я нервно, истерично захихикала. Он это серьезно?
— Мне кажется, что это я должна у тебя спрашивать, — откликнулась, не скрывая горечи, от которой срывался голос. Но было уже плевать. — Где ты был все эти годы? С кем? И чего еще я о тебе не знаю?
Он стоял передо мной, белый от гнева или испуга — я не знала, но все такой же несгибаемый, как всегда.