– Я помню, – сказала я. Мой собственный голос показался мне тоненьким и далеким, словно доносился из муравьиной норки в земле.
Его брови поехали вверх, и он подался ближе ко мне. Его растерянность выдали только глаза.
– Ты – что?
– Я помню, – повторила я. – Вы кричали друг на друга.
Его лицо закаменело.
– Точно помнишь? – спросил он.
Его губы побелели – тот самый признак, которого я всегда остерегалась. Я попятилась.
– Черт побери, да тебе было-то всего четыре года! – заорал он. – Ты сама не знаешь, что ты там помнишь!
В последовавшем за этой вспышкой молчании я подумывала было соврать ему, сказать: Беру свои слова обратно. Я ничего не помню. Расскажи мне, что случилось. Но во мне волной поднялась мощная потребность, которая копилась так долго – потребность поговорить об этом, высказать все вслух.
Я уставилась на свои туфли, на гвоздь, который уронила, когда увидела, что он приближается.
– Там был пистолет.
– Иисусе, – пробормотал он.
Он долго-долго смотрел на меня, потом подошел к большим корзинам, составленным друг на друга в задней части ларька. Простоял там с минуту, сжимая кулаки, потом повернулся и вышел обратно на свет.
– Что еще? – спросил он. – А ну, рассказывай немедля, что еще ты знаешь!
– Пистолет был на полу…
– И ты подобрала его, – перебил он. – Полагаю, это ты помнишь.
Звук взрыва эхом пронесся в моей голове. Я бросила взгляд в сторону персикового сада, испытывая страстное желание сорваться с места и убежать.
– Я помню, как подобрала его, – сказала я. – Но ничего больше.
Он наклонился, взял меня за плечи и легонько встряхнул:
– Ты больше ничего не помнишь? Ты уверена? Давай подумай!
Я так долго молчала, что он наклонил голову набок и с подозрением уставился на меня.
– Нет, сэр, это все.
– Слушай меня, – велел он, впиваясь пальцами в мои предплечья. – Мы ссорились, как ты и сказала. Мы сначала тебя не видели, потом повернулись, а ты уже стоишь и держишь пистолет. Ты подобрала его с пола. А потом он просто выстрелил.
Он отпустил меня и засунул руки глубоко в карманы. Я слышала, как он звенит в них ключами и мелочью. Мне так захотелось ухватиться за его ногу, ощутить, как он наклоняется и поднимает меня, прижимает к груди! Но я не могла пошевелиться, и он тоже не мог. Он смотрел в какую-то точку поверх моей головы. В какую-то точку, которую изучал со всем возможным тщанием.
– Полицейские задавали много вопросов, но это был просто ужасный несчастный случай. Так бывает. Ты не хотела этого делать, – сказал он мягко. – Но если кому-то станет интересно, вот как оно было на самом деле.
А потом он развернулся и двинулся обратно в сторону дома. Сделал всего несколько шагов и обернулся:
– И больше не ковыряй гвоздем мои персики!
Было уже больше шести вечера, когда я, не продав за весь день ни единого персика, пришла домой из ларька и обнаружила Розалин в гостиной. Обычно к этому времени она уже уходила домой, но сейчас сражалась с антенной на телевизоре, пытаясь что-то сделать со «снегом» на экране. Президент Джонсон то появлялся, то исчезал, теряясь в метели помех. Я ни разу не видела, чтобы Розалин настолько заинтересовалась телепрограммой, что была готова тратить ради нее силы.
– Что случилось? – спросила я. – Атомную бомбу сбросили?
С тех пор как мы в школе начали отрабатывать порядок действий при бомбардировке, я не могла не думать о том, что мои дни сочтены. Все строили противорадиационные убежища на заднем дворе, запасали воду в канистрах, готовились к концу света. Тринадцать моих одноклассников выбрали для самостоятельной работы по естествознанию макеты противорадиационных укрытий, и это показывает, что беспокоилась не только я. Мы были одержимы мистером Хрущевым и его ракетами.
– Нет, бомбу никто не взрывал, – покачала она головой. – Слушай, иди сюда, может быть, у тебя получится наладить телевизор.
Ее кулаки, упертые в бока, почти исчезли в щедрой плоти.
Я накрутила на усы антенны фольгу. Экран прояснился достаточно, чтобы можно было разобрать президента Джонсона, как раз занимавшего место за столом. Со всех сторон его окружали какие-то люди. Президент не вызывал у меня особых симпатий: мне не нравилось, как он трепал за уши своих биглей. Зато меня восхищала его жена, Леди птичка[8], которая всегда выглядела так, будто больше всего на свете хотела расправить крылья и улететь прочь.
8
По легенде, прозвище «Леди птичка» (