Это был его последний выкрик, а потом мы вошли в здание участка, и у меня возникло почти непреодолимое желание упасть на колени и расцеловать тюремный пол.
Я представляла себе тюрьмы только по вестернам в кинотеатрах, и эта была совершенно на них не похожа. Прежде всего, стены в ней были выкрашены в розовый цвет, а на окне висели занавески в цветочек. Оказалось, мы вошли через квартиру, отведенную для тюремного надзирателя. Его жена выглянула на шум из кухни, не переставая смазывать маслом форму для кексов.
– Вот, привел тебе еще пару ртов на прокорм, – сказал ей мистер Гастон, и она вернулась к своим делам. Сочувственной улыбки нам не досталось.
Он провел нас в переднюю часть участка, где друг против друга в два ряда выстроились камеры, все как одна пустые. Мистер Гастон снял с Розалин наручники и протянул ей полотенце, которое захватил из ванной комнаты. Она прижимала его к голове, пока он, сидя за столом, заполнял бумаги, а потом долго искал ключи от ящика для документов.
В тюрьме пахло застарелым перегаром. Он завел нас в первую камеру в первом ряду, где кто-то нацарапал на скамье, прикрученной к одной из стен, слова «Дерьмовый трон». У всего происходящего был отчетливый привкус нереальности. Мы в тюрьме, думала я. Мы в тюрьме.
Когда Розалин убрала от головы полотенце, я увидела рану длиной в дюйм[11], уже начавшую опухать, высоко над бровью.
– Очень болит? – спросила я.
– Побаливает, – ответила она.
Розалин два или три раза обошла камеру по кругу, потом опустилась на скамью.
– Ти-Рэй нас отсюда вытащит, – неуверенно сказала я.
– Угу.
Она больше ни слова не проронила до тех пор, пока примерно через полчаса мистер Гастон не отворил дверь камеры.
– Выходи, – сказал он.
Лицо Розалин на миг озарилось надеждой. Она даже начала вставать. Он отрицательно покачал головой:
– Ты никуда не идешь. Только девочка.
У двери я вцепилась в решетку камеры, точно она была рукой Розалин.
– Я вернусь, обязательно! Договорились?.. Договорились, Розалин?
– Иди уже, я справлюсь.
И выражение ее лица было загнанным – настолько, что едва не добило меня.
Стрелка спидометра в грузовике Ти-Рэя скакала и металась так, что я не могла разобрать, показывает она семьдесят или восемьдесят миль[12] в час. Пригнувшись к рулю, он выжимал педаль газа, отпускал и выжимал снова. Бедный грузовик грохотал так, что казалось, крышка капота вот-вот оторвется и слетит, обезглавив в полете пару сосенок.
Как мне представлялось, Ти-Рэй так торопился домой, чтобы превратить его в пыточную камеру и насыпать пирамиды из крупы. А я буду переходить от одной кучи к другой, часы напролет простаивая на коленях с перерывами только на посещение туалета. Мне было все равно. Я не могла думать ни о чем, кроме Розалин, оставшейся в тюрьме.
Я покосилась на него:
– А как же Розалин? Ты должен ее вытащить…
– Радуйся, что я тебя оттуда вытащил! – рявкнул он.
– Но она не может там оставаться…
– Она облила табачной жижей троих белых мужчин! О чем она, черт возьми, только думала?! Да еще самого Франклина Пози, Христос помилуй! Она не могла кого понормальнее выбрать? Он же самый злобный негроненавистник во всем Сильване. Да он ее прикончит сразу, как только увидит!
– Да быть не может, – возразила я. – Ты же не имеешь в виду, что он прямо так возьмет и убьет ее!
– Что я имею в виду – что меня не удивит, если он взаправду ее кокнет.
Мои руки, засунутые в карманы, вмиг ослабели. Франклин Пози – мужчина с фонариком, и он непременно убьет Розалин. Но с другой стороны, разве в душе я не знала этого еще прежде, чем Ти-Рэй сказал это вслух?
Он поднялся вслед за мной по лестнице. Я шла намеренно неторопливо, внутри меня вдруг начал нарастать гнев. Как он мог так вот бросить Розалин в тюрьме?
Когда я вошла в комнату, он остановился на пороге.
– Я должен пойти разобраться с выплатой сборщикам, – сказал он. – Не смей выходить из комнаты. Ты меня поняла? Сиди здесь и думай о том, что я вернусь и разберусь с тобой. Подумай об этом хорошенько.
– А ты меня не пугай, – пробормотала я, в основном себе под нос.
Он уже повернулся, собираясь уйти, но при этих словах резко крутанулся ко мне:
– Что ты там вякнула?
– А ты меня не пугай, – повторила я, на этот раз громче.
Изнутри меня рвалось на свободу смелое чувство, дерзкое нечто, прежде запертое в груди.
Он шагнул ко мне, занося руку, словно намереваясь дать мне пощечину.