– В город.
– Опять? А мешок зачем?
– Я… кое-какие вещички несу Розалин. Она в тюрьме.
– Да, я знаю, – сказал он, распахивая пассажирскую дверцу. – Забирайся, я и сам туда еду.
Никогда еще мне не приходилось ездить в машине проповедника. Не то чтобы я ожидала увидеть тысячу библий, сваленных на заднее сиденье, но все же меня немного удивило то, что внутри она оказалась точь-в-точь такой же, как любая другая машина.
– Вы едете повидаться с Розалин? – спросила я.
– Мне позвонили из полиции и попросили выдвинуть против нее обвинение в краже церковной собственности. Говорят, что она взяла пару наших вееров. Ты что-нибудь об этом знаешь?
– Да всего-то два веера…
Он тут же переключился на проповеднический тон:
– В глазах Бога не имеет значения, два это веера или две сотни! Кража есть кража. Она спросила, можно ли ей взять веера, я сказал «нет» на чистом английском языке. Она все равно их взяла. Так вот, это грех, Лили!
Благочестивые люди всегда действовали мне на нервы.
– Но она же глуха на одно ухо, – с жаром возразила я. – Наверное, не расслышала, что вы сказали. Она вечно так делает. Вот Ти-Рэй скажет ей: «Погладь мне две рубашки», а она возьмет да перегладит все рубашки.
– Проблема со слухом… Ну, я этого не знал, – кивнул он.
– Розалин ни в жизнь бы ничего не украла!
– Мне сказали, она напала на мужчин у заправочной станции.
– Все было не так, – заверила я. – Видите ли, она пела свой любимый гимн: «Где были вы, когда распинали Господа моего?» Я не верю, что эти люди христиане, брат Джеральд, потому что они стали кричать на нее, велели заткнуться и перестать петь эту идиотскую песенку про Иисуса. А Розалин им: «Можете обзывать меня, но не богохульствуйте на Господа нашего Иисуса». А они все равно не послушались. Тогда она вылила им на ботинки жижу из своей плевательницы. Может, она и была неправа, но она-то сама считала, что Иисуса защищает.
Я вспотела так, что промокла от блузки до бедер.
Брат Джеральд пожевывал губу. Я видела, что сказанное мной на самом деле заставило его задуматься.
Мистер Гастон был в участке один. Он сидел за столом и ел вареный арахис, когда мы с братом Джеральдом переступили порог. Скорлупа была разбросана по всему полу – вполне в духе мистера Гастона.
– Твоей цветной здесь нет, – сказал он, глядя на меня. – Я отвез ее в больницу, чтобы ей наложили швы. Она упала и ударилась головой.
Упала она, значит, пропади ты пропадом! Мне захотелось схватить его миску с арахисом и швырнуть о стену.
Я не смогла сдержаться и заорала:
– То есть как это – упала и ударилась головой?!
Мистер Гастон посмотрел на брата Джеральда, они обменялись тем всепонимающим взглядом, каким обмениваются мужчины, когда в поведении женщины возникает хоть малейший намек на истерику.
– Успокойся сию минуту, – велел он мне.
– Я не смогу успокоиться, пока не узнаю, все ли у нее в порядке, – сказала я чуть тише, но голос у меня все равно подрагивал.
– Все у нее хорошо. Просто легкое сотрясение. Полагаю, сегодня к вечеру она уже вернется сюда. Врач хотел понаблюдать ее пару часов.
Пока брат Джеральд объяснял, что не может подписать документы на арест, учитывая, что Розалин почти глуха, я начала отступать к двери.
Мистер Гастон метнул в меня предупреждающий взгляд.
– Ее в госпитале охраняет наш человек, и он не разрешает никому видеться с ней, так что отправляйся-ка домой. Поняла меня?
– Да, сэр. Я иду домой.
– Вот и иди, – сказал он. – Если узнаю, что ты у больницы околачиваешься, я снова позвоню твоему отцу.
Мемориальная больница Сильвана представляла собой приземистое кирпичное строение в два крыла: одно для белых, другое для чернокожих.
Я вошла в пустынный коридор, в котором витало слишком много запахов – гвоздики, старческого тела, растирки на спирту, освежителя воздуха, желатинового десерта из красных ягод. В окнах «белого» отделения торчали кондиционеры, но здесь не было ничего, кроме электрических вентиляторов, гонявших душный воздух с места на место.
У поста медсестер стоял, привалившись к стойке, полицейский. Вид у него был точно как у школьника, прогуливающего физкультуру и выбежавшего на переменке покурить с грузчиками из магазина. Он разговаривал с девушкой в белом. Как я догадалась, это была медсестра, но на вид ненамного старше меня. «Я сменяюсь в шесть», – донеслись до меня его слова. Она стояла и улыбалась, заправляя за ухо прядку волос.
В противоположном конце коридора у одной из палат стоял пустой стул. Под ним лежала полицейская фуражка. Я тихонько поспешила туда и увидела на двери табличку: «Посещения запрещены». И тут же шагнула внутрь.